Войдя в палату, Тэнго первым делом раздвинул занавески и распахнул окно. Стояло чудесное утро. Свежий, в меру прохладный воздух ворвался в палату. Солнечные лучи заливали комнату, а легкий ветер с моря покачивал занавески. Одинокая чайка с поджатыми лапками парила над сосновой рощей. Стайка воробьев оккупировала телефонные провода. Птахи то и дело перескакивали с одного провода на другой, напоминая ноты на партитуре у композитора, который постоянно все переписывает. Ворона, усевшись на уличный фонарь, каркала и озиралась так, словно никак не могла решить, что же ей делать дальше. В небе плыли облака — высоко, далеко и без какой-либо связи с человеческой жизнью.
Стоя к больному спиной, Тэнго разглядывал пейзаж за окном. Живое переплеталось там с неживым, подвижное — с неподвижным. Тот же пейзаж, что и всегда, абсолютно ничего нового. Этот мир продолжал вертеться, ибо ничего другого ему не оставалось по определению. Он просто функционировал, как простенький будильник — без скрипа и проволочек. А Тэнго стоял и бесцельно разглядывал его, невольно оттягивая минуту, когда окажется лицом к лицу с тем, кого называл отцом. Хотя, разумеется, вечно так стоять не годилось.
Наконец решившись, он опустился на складной стул у кровати. Отец лежал на спине — лицом к потолку, глаза плотно закрыты. Толстое одеяло аккуратно, без единой складочки закрывало его до самого горла. Глаза ввалились так, будто некое крепление вышло из строя, и они упали внутрь черепа. Попытайся отец их открыть, он увидел бы мир словно со дна глубокой ямы.
— Папа, — негромко позвал Тэнго.
Отец не ответил. Ветер, гулявший по палате, неожиданно стих и ненадолго перестал теребить занавески. Так увлеченный делом работяга застывает на месте, вдруг вспомнив о чем-то важном. И чуть погодя, спохватившись, методично продолжает работу.
— Я возвращаюсь в Токио, — сказал Тэнго. — Потому что не могу здесь быть постоянно. Отгулы закончились, мне пора опять на работу. Пускай не ахти какая, но это все-таки моя жизнь…
Щеки отца покрылись двух-трехдневной щетиной. Медсестры брили его электробритвой, но не каждый день. Черные волоски перемежались седыми в равной пропорции. В свои шестьдесят четыре отец выглядел дряхлым стариком. Словно кто-то по ошибке промотал кинопленку его жизни сразу лет на двадцать вперед
[21]
.
— Отец, пока я был здесь, ты не проснулся ни разу. Но врачи говорят, что в тебе еще полно сил, чтобы жить. И что физически ты почти здоров.
Тэнго выдержал паузу, надеясь, что смысл его слов дойдет до отца — пускай и не сразу.
— Не знаю, слышишь ты меня или нет. Возможно, ты различаешь мой голос, но не понимаешь слов. А может, понимаешь слова, но не можешь ответить. Это мне не известно. Но я решил думать, что ты меня слышишь, и потому говорил с тобой и читал тебе вслух. Если б я так не думал, разговаривать с тобой не имело бы смысла, а тогда не стоило бы и приезжать. В итоге — хотя логикой это объяснить невозможно — я нащупал ответы на кое-какие свои вопросы. Не на все, но на самые главные.
Реакции не последовало.
— Возможно, это прозвучит дурацки. Но я возвращаюсь в Токио и пока не знаю, когда приеду опять. Поэтому просто скажу тебе все, что скопилось у меня в голове. Сочтешь мои мысли ерундой — смейся сколько угодно, я не против. Если, конечно, сможешь смеяться…
Тэнго перевел дух и вгляделся в лицо старика. Определенно — ни малейшей реакции.
— Твое тело сейчас в коме. Ты живешь без сознания и эмоций, автоматически, благодаря аппарату поддержания жизни. Твой лечащий врач считает тебя «живым трупом». Понятно, что вслух он выражался помягче, но все-таки. В медицинском отношении смысл тот же.
Хотя, может, ты просто притворяешься? Может, на самом деле ты в сознании? И пока твое тело лежит здесь в коме, твое сознание бродит где-то еще? Почему-то мне давно так кажется. Сам не знаю, почему. Молчание.
— Понимаю, сама идея — безумна. Расскажи о ней кому-нибудь, сразу примут за сумасшедшего. Но я легко могу себе это представить. Возможно, этот мир просто перестал тебя интересовать. Ты разочаровался в нем, пал духом, ко всему охладел. И в итоге, покинув свое реальное тело, переселился куда-то еще. Например, в свой внутренний мир.
И снова молчание.
— Я отпросился на работе, приехал сюда, поселился в гостинице. И каждый день приходил к тебе, чтобы поговорить. Вот уже почти две недели. Не просто чтобы присматривать за тобой и сидеть с тобой рядом. Я хотел узнать, откуда я взялся и чья кровь во мне течет. Но теперь мне все равно. Что именно нас с тобой связывает — уже неважно: я это я. А ты — тот, кого я называю Отцом. Вот и слава богу, понял я. Может, именно это и называют примирением? И я наконец пришел к миру с собой? Кто знает…
Тэнго глубоко вздохнул. И продолжал чуть тише:
— Летом ты еще разговаривал. Твое сознание, пускай и обрывочно, еще проявляло себя. Тогда в этой самой палате я встретился кое с кем. С одной девочкой, которую знал когда-то. Она появилась здесь после того, как тебя увезли на обследование. Возможно, то была не она, а какой-то двойник, альтер-эго, не знаю… Но я вернулся сюда, чтобы увидеть ее опять. Почему и проторчал здесь так долго.
Снова вздохнув, Тэнго сцепил руки на коленях.
— Только девочка больше не появилась. В тот раз ее доставил сюда так называемый «Воздушный Кокон» — нечто вроде капсулы, внутри которой она спала. Подробно объяснять сейчас некогда, но если в двух словах — сначала Воздушный Кокон был просто досужей фантазией. Но теперь перестал ею быть. Грань между выдумкой и реальностью размывается. Теперь в небе висит вторая луна. И она тоже появилась из мира фантазий.
Тэнго посмотрел на отца. Поймет ли старик, о чем речь?
— А раз все это возможно — ничего странного, если твое сознание, отделившись от тела, переместится в какой-нибудь иной мир и станет разгуливать там на свободе. Проще говоря, законы мироздания размываются. Я уже говорил, ты помог мне найти очень странные ответы на Некоторые вопросы. В том числе — на вопрос, чем твое сознание занимается на самом деле. Например, приходишь и стучишь в дверь моей квартиры в Коэндзи. Понимаешь, о чем я? Именно ты, а не кто-то другой, представляешься сборщиком взносов из «Эн-эйч-кей», упрямо колотишь в дверь, угрожаешь — так, чтобы слышал весь дом. Точно так же, как делал когда-то, собирая дань с жителей Итикавы…
Казалось, воздух в палате чуть заметно сгустился. Сквозь распахнутое окно снаружи не доносилось ни звука. Лишь иногда, словно вспомнив о чем-то, принимались щебетать воробьи.
— Сейчас в моей токийской квартире живет девушка. Мы не любовники. Просто по некоторым причинам ей понадобилось убежище, и я предложил ей какое-то время пожить у меня. Так вот, она очень подробно рассказала мне по телефону о сборщике взносов из «Эн-эйч-кей», который приходил несколько дней назад. О том, как именно он стучал, что при этом выкрикивал и так далее. Я поразился: этот тип держался абсолютно так же, как когда-то вел себя ты, мой отец. Та же манера давить на людей. Те же выражения, которые я всю жизнь хотел забыть — и не мог. И я понял: а ведь это, скорее всего, ты и есть. Или я ошибаюсь?
