Он входил в палату отца, садился на стул у кровати, здоровался, называл себя. А затем по порядку рассказывал, чем занимался со вчерашнего вечера до сегодняшнего утра. Ничего примечательного, понятно, с ним не случалось. Вернулся на автобусе в город, зашел в столовую, съел простенький ужин, выпил бутылку пива, вернулся в гостиницу, почитал книгу. В десять лег спать. Утром проснулся, погулял по городу, позавтракал, затем часа два писал роман. И так — каждый день, ничего нового. Но почему-то, обращаясь к человеку без сознания, Тэнго старался докладывать обо всем как можно подробнее. Разумеется, никакой реакции на свои слова он не ждал. И словно говорил со стеной. Все это было повседневным ритуалом, не более. Но иногда и простое повторение одних действий может значить очень немало.
После этого он читал вслух какую-нибудь из книг, что привез с собой. Какую — специально не выбирал. Ту, что читал сам, и с того места, на котором остановился. Попадись ему инструкция к газонокосилке — наверно, читал бы отцу и ее. Все слова Тэнго старался произносить внятно, с выражением и не торопясь, чтобы слушателю было легче воспринимать. Этому единственному правилу он следовал неизменно.
«Молнии сверкали все ослепительней, заливая улицу голубым светом, но грома не было. А может, он и грохотал, просто я был уже в таком состоянии, что не слышал. Дождевая вода змеевидными лужами растекалась по дороге. Прошлепав по этим лужам, в трактир заходили все новые посетители.
Мой приятель вглядывался в лица входящих. „Что это с ним?“ — забеспокоился я: он по-прежнему не говорил ни слова. Стоял ужасный галдеж, и вокруг нашего столика, как и во всем заведении, стало так тесно, что не продохнуть.
То и дело слышался странный звук — то ли затяжной кашель в попытке изрыгнуть застрявшую в горле кость, то ли тяжкий полухрип, с каким собаки принюхиваются к добыче.
Очередная молния сверкнула так яростно, что озарила помещение изнутри, и наконец-то грянувший гром едва не разнес в щепки крышу. От испуга мы вскочили на ноги, и я вдруг увидел, что вся публика в битком набитом трактире смотрит на нас; у каждого вместо лица — не то собачья, не то лисья морда, и все эти звери одеты по-европейски, а некоторые уже облизывают губы длинными мокрыми языками»
[6]
.
На этом Тэнго посмотрел на отца и объявил:
— Конец. История закончилась.
Никакой реакции.
— Ну и как тебе?
Отец не ответил.
Иногда Тэнго читал отцу отрывки из романа, которые сочинялись с утра. Прочитав, брал шариковую ручку, правил, где казалось нужным, — и зачитывал исправленное. А если в мелодике текста по-прежнему слышались диссонансы, правил еще, пока не зазвучит как следует.
— Ну вот, теперь вроде лучше, — говорил он отцу, будто испрашивая одобрения. Но тот, конечно, никакого мнения не высказывал. Ни «стало лучше», ни «оставь, как было», ни «что так, что эдак, все едино», — вообще никакого ответа. Отец лежал недвижно, и его ввалившиеся глаза были плотно запечатаны веками, словно запертые ставни дома, в котором никому не хотелось жить.
Время от времени Тэнго вставал со стула, разминал плечи, подходил к окну и смотрел наружу. Последние несколько дней было пасмурно, а однажды после обеда пошел дождь. Сосновая роща тут же потемнела от тяжкой влаги. В тот день рокота волн было совсем не слышно. Даже ветер не дул; просто падала вода с неба, и все. Черные птицы, собравшись в стаю, улетели куда-то сквозь этот дождь. Наверно, их души точно так же набухли и потемнели от сырости. Даже в палате все стало влажным — подушка, книги, столешница. Но при любой погоде — в сырости или ветре, в шуме ли волн — отец оставался недвижен. Паралич обволакивал его, как жалкое рубище — тело бедняка. Отдохнув немного, Тэнго читал дальше. В этой тесной сырой палате он все равно ничего больше не мог.
Когда же читать вслух совсем надоедало, он просто сидел и молча смотрел на отца, пытаясь представить, что же творится в голове старика. Во что превратилось сознание внутри этого черепа — твердого, точно старая наковальня? Или, может, никакого сознания там уже нет? И эта голова теперь — словно брошенный дом, из которого вынесли всю утварь, не оставив и духа человеческого жилья? Но даже если так, на стенах и потолке должны были осесть какие-то следы прошлого. Ведь если что-нибудь долго и в поте лица возделывать на одном месте, оно не должно так быстро кануть в небытие. И кто знает — возможно, пока отец лежит здесь, на казенной кровати в больнице у моря, в его подсознании проплывают события и картины, не видимые более никому.
Молоденькая краснощекая сестра, войдя в палату и улыбнувшись Тэнго, измерила отцу температуру, проверила капельницу и катетер. Результаты вписала в дневник состояния пациента. Ее руки двигались автоматически — видимо, в точности по инструкции. Следя за этими отлаженными движениями, Тэнго думал о том, каково этой девушке жить такой жизнью: в городишке у моря ухаживать за выжившими из ума стариками безо всякой надежды на исцеление. А ведь еще совсем молодая, здоровая. Грудь под накрахмаленным халатом не маленькая, но компактная — что называется, в самый раз. На гладкой шее поблескивал золотистый пушок. Табличка на отвороте халата сообщала фамилию: «Адати».
Что же привело эту девочку в царство старческого забытья и медленной смерти? Тэнго уже понял, что Адати — очень способная и старательная медсестра. Энергичная, умелая. Запросто ведь могла бы перейти на другую работу по специальности — туда, где больше жизни, где интересней. Отчего же выбрала такое печальное место? Что за причины и обстоятельства держат ее именно здесь? Если спросить напрямую, наверняка ответит честно. По крайней мере, впечатление честной девчонки она производит. Но Тэнго решил не спрашивать. Все-таки он в Кошачьем городе. Рано или поздно придется сесть на поезд и вернуться в обычный мир.
Выполнив все, что положено, медсестра вернула на место планшет и неловко улыбнулась Тэнго.
— Особых изменений не наблюдается, — сообщила она. — Все как всегда…
— В общем, ситуация стабильна? — уточнил Тэнго, стараясь говорить как можно жизнерадостней. — Если точнее.
Она снова улыбнулась, уже слегка виновато, наклонила голову. И заметила книгу на коленях Тэнго.
— Это вы отцу читаете?
Тэнго кивнул.
— Хоть и сомневаюсь, что он меня слышит…
— Все равно это очень полезно, — сказала сестра.
— Полезно или нет, не знаю. Просто ничего другого в голову не приходит.
— Но кроме вас, этого больше никто не делает.
— Может, потому, что все нормальные люди, в отличие от меня, заняты обычной человеческой жизнью?
Медсестра хотела что-то ответить, но запнулась и промолчала.
— Берегите себя, — только и сказала она.
— Спасибо, — отозвался Тэнго.
