Тэнго взглянул на часы. Без трех минут семь. Секундная стрелка отбивала секунду за секундой. Но Абмамэ все не появлялась. Несколько минут Тэнго следил за этой стрелкой, словно за чудным и неуемным насекомым. А потом закрыл глаза. Как и облака над головой, он никуда не спешил. Если нужно подождать — он подождет. Отключит голову и отдастся течению времени. Самое главное сейчас — чтобы время текло ровно и не тормозилось.
Не открывая глаз, Тэнго вслушивался в звуки мира вокруг, точно радиоприемник, ловящий волну Сначала в непрерывный гул автомобилей на Седьмой кольцевой. Этот гул напоминает шум океанского прибоя, которого он наслушался в санатории Тикуры. В клаксонах грузовиков, сдающих назад, так и слышатся резкие крики чаек. Какая-то огромная псина хриплым лаем предупреждает о неведомой опасности. Кто-то где-то кого-то громко зовет. Разные звуки доносятся непонятно откуда. Если долго сидеть, закрыв глаза, чувство расстояния пропадает и ты перестаешь понимать, откуда и что звучит. Иногда налетает ветер, но ты больше не чувствуешь холода. Твоя способность чувствовать холод и прочие раздражающие факторы этой реальности на какое-то время пропадает за ненадобностью.
Вдруг очнувшись, он замечает, что кто-то сидит рядом и держит его за руку. Кто-то маленький и очень живой забрался в поисках тепла в правый карман кожаной куртки Тэнго, нащупал его большую ладонь и сжимает ее. Время скакнуло вперед — и когда его сознание пришло в себя, все, что могло случиться, уже случилось. Безо всяких предисловий ситуация вышла на новый уровень. Ну и дела, — думает Тэнго, все еще не открывая глаз. Как же так получается? Иногда время тянется невыносимо лениво и долго, а иногда сразу столько событий происходят за один миг?
Чтобы проверить: он действительно есть? — ладонь его стискивают еще сильнее. Чьи-то длинные гладкие пальцы — и чья-то сильная воля.
Аомамэ, думает Тэнго. Но вслух не говорит. И глаз не открывает. Просто сжимает ладонь в ответ. Он помнит эту руку — за все двадцать лет он не забыл того единственного прикосновения. Конечно, теперь это уже не пальчики десятилетней девчонки. За прошедшие двадцать лет эти пальцы столько всего перебрали, перетрогали, перетискали — самых разных объектов, различных по форме и величине. Разумеется, теперь эти пальцы гораздо сильнее. И все-таки в главном они не изменились. То же пожатие — в страстном желании что-то ему передать.
Двадцать лет жизни расплавляются в Тэнго за одно мгновение, собираются в единый поток и закручиваются водоворотом. Все, что в этой жизни увидено, сказано, по-настоящему ценно, собирается воедино и образует в его сердце нечто вроде гончарного круга, и он следит за этим процессом безмолвно, как астроном, наблюдающий гибель звезды и рождение сверхновой.
Молчит и Аомамэ. Оба сидят на холодной горке, не говоря ни слова, — просто сжимают друг другу руки. Они вернулись туда, где обоим по десять лет, одиноким пацану и девчонке. Опустевший класс, уроки окончены, за окном начало зимы. Что подарить другому, чего пожелать для себя — постичь все это ни силы, ни знания не хватает. С самого рождения их никто по-настоящему не любил, и сами они по-настоящему никого не любили. Чем обернется их внезапная искренность, куда занесет — не ведают ни он, ни она. Дети попали в комнату без дверей — ни выйти, ни войти. Они еще не знают, что именно здесь и сейчас — единственные место и время, в которых одинокий человек не чувствует себя одиноким. И что именно здесь и сейчас одно одиночество исчезает в другом бесследно.
Сколько же времени прошло? Пять минут, час? Или целые сутки? А может, время остановилось? Что он, Тэнго, вообще знает о Времени? Пожалуй, лишь то, что с нею на этой горке вдвоем, не говоря ни слова, он мог бы сидеть до бесконечности. Как в десять лет, так и теперь, двадцать лет спустя.
А еще оно, Время, нужно ему, чтобы приспособиться к этому новому миру. Надо будет заново научиться чувствовать, созерцать, подбирать слова, двигаться и дышать. Ради этого придется собрать все время, которое только есть в этом мире. Хотя нет — одного этого мира, пожалуй, не хватит.
— Тэнго, — говорит на ухо Аомамэ. Голосом не очень низким, не очень высоким. Так, словно что-то ему обещает.
Тэнго открывает глаза. Время снова приходит в движение.
— Посмотри на небо, — просит Аомамэ.
Глава 28
УСИКАВА
Частица его души
Тело Усикавы освещают люминесцентные лампы в потолке. Отопление отключено, окно распахнуто настежь, отчего холод стоит, как в морозильнике. В центре зала на подиуме из сдвинутых вместе столиков для совещаний
[40]
лежит Усикава — навзничь, в зимнем белье, накрытый стареньким шерстяным одеялом. Живот под одеялом громоздится, точно муравейник посреди поля. Застывшие в немом вопросе глаза (веки ему так никто и не сомкнул) накрыты полоской ткани. С приоткрытых губ больше не слетает ни слов, ни дыхания. Череп, пожалуй, еще приплюснутее и загадочней, чем при жизни. Косматые черные волосы, напоминающие ежик на женском лобке, уныло топорщатся в разные стороны.
Бритоголовый Бонза кутается в пуховик, Хвостатый — в коричневую замшевую куртку с меховым воротником. Одежда не подходит им по размеру. Словно ее одолжили впопыхах на каком-то складе, где выбирать особенно не из чего. Зал выстужен, изо рта у живых валит белый пар. Всего в комнате трое — Бонза, Хвостатый и Усикава. Одно из трех окон в алюминиевых рамах под потолком распахнуто настежь: температура в помещении должна быть как можно ниже. Кроме подиума из столиков, на котором лежит Усикава, никакой мебели нет. Атмосфера в зале по-конторски деловая и бездушная. Даже труп Усикавы, попав сюда, выглядит офисно-безликим.
Никто не произносит ни слова. Стоит абсолютная тишина. Бонзе нужно много чего обдумать, Хвостатый — молчун от природы. Усикава же, хоть и болтлив по характеру, умудрился помереть два дня назад. Бонза в глубоком раздумье расхаживает перед столиками с Усикавой. Ровным медленным шагом, от стены к стене. Его кожаные ботинки без единого звука ступают по дешевому бледно-желто-зеленому ковру. Хвостатый, как всегда, подпирает косяк двери, недвижный, точно скала. Ноги на ширине плеч, спина выпрямлена, взгляд упирается в неведомую точку перед носом. Ни усталость, ни холод ему, похоже, не ведомы. О том, что эта гора мускулов жива, можно догадаться по изредка мигающим векам и белому пару, валящему изо рта.
До обеда в этой выстуженной комнате собралось на совещание несколько человек. Половина руководства секты разъехалась по регионам, и пришлось потратить целые сутки в ожидании, когда наберется кворум. Совещание было тайным, дебаты велись тихими голосами, дабы ни словечка не просочилось во внешний мир. Все это время труп Усикавы покоился на сдвинутых вместе столиках, точно экспонат на выставке металлорежущих станков. Окоченевший как камень. Снова мягким и гибким он станет лишь дня через три. То и дело бросая на него осторожные взгляды, собравшиеся обсуждали сразу несколько крайне насущных вопросов.
