– А мы до рассвета, я знаю, как к речке выйти, а ни отец, ни братья этого пути не ведают.
– К речке – это хорошо… Но если пойдешь, надо будет тебе меня слушаться…
– Буду, – пообещал Андрей.
– Ну вот, тогда первый приказ: всю ночь стеречь тачку, а перед рассветом разбудишь меня и тронемся.
– Хорошо, – кивнул Андрей.
– Не-е, – перебил его инвалид. – По-военному надо отвечать: «Слушаюсь!»
– Слушаюсь, – прошептал Андрей.
– Хорошо, иди.
Андрей тихонько запер за собой дверь и сел возле тачки, облокотившись о крыльцо часовни. Сверху светили звезды и гудел гудоколокол.
Андрей улыбнулся. Пока отец и братья дождутся знамения, он будет уже далеко.
Спать не хотелось. Всю ночь наблюдал он за небом, и показалось ему, что звезды движутся вслед за луной. А когда предлучи еще не показавшегося солнца разогнали мрак, Андрей живо поднялся на ноги, зашел в часовню и, помолившись, разбудил инвалида.
– Как там нас утро встречает? – Кортецкий заерзал, приходя в движение.
– Хорошо, – ответил Андрей.
Инвалид встал, скрутил шинель, и они вышли. Остановились у тачки, где инвалид сунул шинель в мешок.
– Теперь ты будешь катить ее, – сказал он. – Тот, кто приходит позже, становится младшим по званию.
Андрей кивнул, взялся за две расходящиеся деревянные ручки и направил тачку к воротам. Инвалид зашагал рядом, озираясь на солнце и улыбаясь сдержанной радостью. Выйдя за ворота, они на минутку остановились. Андрей поклонился скиту, а инвалид обвел постройки ехидным взглядом.
– Давай быстрее, а то здесь и останешься! – поторопил он Андрея.
Единственное колесо тачки поскрипывало жалобно, наезжая на ветки, опавшие с крон. Андрей спешил, старался, хотя бессонная ночь уже давала о себе знать. И исчезло куда-то звучание колокола, к которому, казалось, он уже привык, как к чему-то неизбежному и постоянному, как небо. А может, просто бессонная ночь отлучила его временно от слуха, и не успел он обернуться на кедр-колокольню, надеясь, что в последний раз, как услышал недовольное бурчание инвалида:
– Гудит, проклятый!
Андрей глянул на Кортецкого испуганно и тут же возвратил свой взгляд на тачку. И сам услышал гудоколокол, воющий протяжно и негромко. И пропало желание обернуться и посмотреть напоследок вверх.
Утром Владимир и Николай разбудили отца.
– Андрей ушел, – сказал Владимир. – Я видел их.
– И не остановил?! – спросил Иван Тимофеич, поднимаясь с лавки.
– Нет.
– Да, – кивнул отец. – Не надо было. А вы? Не хотели с ним?
– Мы будем ждать знамения, – твердо произнес Николай и опустил голову. – Зная лишь полдороги, не дойдешь до ее конца.
– Да, – Иван Тимофеич сцепил ладони. – А ведь он звучит. Звучит! – и глаза его загорелись. – Главное, верить, верить и ждать. Терпеливым все отблагодарится. Ведь звучит он?
Братья кивнули.
Иван Тимофеич встал.
– Какой сегодня день?
– Третий, – ответил Николай.
– Третий?! – повторил сам себе отец. – И был вечер, и было утро, день третий… И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной, для отделения дня от ночи, и для знамений, и времен, и дней, и годов… Не буду я переписывать учение. Каждый волен изменять только им самим написанное.
И вышел Иван Тимофеич на крыльцо, вдохнул утреннего воздуха. Вдохнул свежести и звуков. Почувствовал тепло солнца и подумал о своем младшем сыне, пожелал ему небесконечного пути.
Зайдя в часовню, отец и его сыновья оставили дверь отпертой, чтобы впустить внутрь солнечные лучи. Лучи осветили нижний ряд иконостаса и ноги распятого Христа. И зазвучал в часовне тройственный шепот, а когда затих, вместо тишины воцарилось звучание гудоколокола, и долго еще не вставали с колен молящиеся, слушая это звучание и наполняясь им.
Вышли они из часовни, но дверь не закрыли.
А лучи солнца опустились, сползли с иконостаса и освещали теперь деревянный настил пола. Ожила, зашипела вдруг черная «сковородка», прибитая инвалидом к распятию, и строгий далекий голос заговорил размеренно, оставляя между словами длинные пространства-паузы: «Передаем сводку Совинформбюро. Прослушайте сигналы точного времени: в Москве, Ленинграде, Киеве – 1945 год, лето, в Перми, Норильске, Магнитогорске – 1943 год, лето, в Усть-Илиме, Воркуте, Анадыре – 1939 год, осень. Сообщение для Перми, Норильска, Магнитогорска и районов Восточной Сибири: после тяжелых продолжительных боев советские войска оставили Крым, враг понес серьезные потери в живой силе и технике…»
Словно заметив, что в часовне никого нет и никто не слушает этот далекий голос, «сковородка», издав какой-то кашляющий звук, замолчала.
Настал вечер.
На краю неба проклюнулась первая, еще тусклая из-за неполной темноты звезда. Где-то рядом заухал, проснувшись, филин. Пришло время просыпаться спавшему и засыпать бодрствовавшему. И вдруг в том месте, где только-только было красное солнце, поднялся яркий столб света, как бы защищая землю от падающего ночного неба, от его темных сил, созидающих ночь.
– Гляньте! – крикнул Иван Тимофеич сыновьям.
Обернулись они и замерли.
– Неужели дождались… – шептал Иван Тимофеич, и в глазах у него блеснули слезы. – Счастье какое…
– Что же теперь? – спросил старший сын, и в его голосе зазвучали растерянность и надежда.
– Собирайтесь, – сказал отец, не сводя взгляда с яркого столба. – Берите хлеб, одежду.
Побежали сыновья собирать свои котомки. А отец остался стоять. Между ним и далеким горизонтом сияло знамение Господа, указующее путь.
Владимир и Николай подошли к отцу.
– Благословляю вас в путь, – заговорил отец. – Путь далекий, но, пройдя его, вы выйдете туда, где исполнятся ваши чаяния.
– А вы, отец?! – спросил Владимир.
– Я не пойду. Сил у меня уже мало, но верю, что смогу отдать долг и за себя, и за вас…
Братья замолчали, переглянулись.
– Да и оставив меня здесь, вы чаще будете вспоминать, откуда пришли… Слишком старый я для дороги… Идите. Путь очень далекий, и идти придется вам ночами.
Владимир и Николай неподвижно стояли перед отцом, не сводя с него глаз.
– Идите же! – чуть не закричал Иван Тимофеич.
Владимир переступил с ноги на ногу. Николай потупил взгляд.
– Палкой мне вас гнать, что ли?! – рассерженно вопросил отец.
Владимир подошел к отцу, обнял его и зашагал к воротам. То же сделал Николай.
Они ушли, а он стоял и не сводил глаз с яркого столба, в сторону которого только что ушли его сыновья. Ушли, чтобы больше никогда не вернуться.
