Это внезапное единение Виктора с обычным миром вдруг пронзило его мысли и чувства какой-то ностальгией, ностальгией не по советскому прошлому, а по целостности мира и по той возможности быть самому целостным, которую давал единый прошлый мир, единая жизнь.
Приехав в центр, Виктор зашел в «Макдональдс» на Майдане Незалэжности. Взял себе кофе и горячий пончик. Забился в угол, сел за столик перед стеклянной стенкой, за которой летел легкий, пушистый снег, а за снегом разворачивались троллейбусы, привозившие все новые и новые толпы трудящихся. Количество людей, бесконечным маршем проходивших перед «Макдональдсом», продолжало озадачивать уже проснувшееся сознание Виктора. В конце концов он отвернулся от улицы, от этих людей и падающего снега.
В Голосеево приехал в полдесятого. Сергей Павлович уже расхаживал по дому в махровом халате тигровой окраски. Паши не было. Шеф сам сварил кофе. Они уселись тут же, на кухне. Виктор протянул Сергею Павловичу статью и принялся размешивать сахар в своей чашке.
Сергей Павлович погрузился в текст статьи. Виктору было видно по прищуренному взгляду шефа, что статья ему нравится. Собственно, в качестве статьи Виктор не сомневался. Сомневался только во вкусе шефа. Да и то – не очень.
Дочитывая последнюю, четвертую страницу, Сергей Павлович вдруг заморозил взгляд на какой-то строчке. Губы его напряглись, утончились, словно он их прикусил.
Виктор занервничал. Он уже не помнил, как заканчивалась статья. Вроде все там было нормально.
Шеф перевел взгляд на Виктора.
– У тебя странное чувство юмора, – сказал он неожиданно холодным тоном.
– А что там? Что? – Виктор попробовал заглянуть на последнюю страницу.
Шеф молча протянул страницу Виктору. Он перехватил ее, поднес к глазам. Взгляд побежал по знакомым строчкам. Все было нормально. Нормально, пока его взгляд не наткнулся на самую последнюю строчку, вернее подпись. Там было напечатано: «Группа товарищей». Виктора прошиб холодный пот.
– Это я автоматически, – оправдывался он. – Случайно… Старая привычка!
Сергей Павлович неожиданно усмехнулся.
– Жаль, – произнес он. – А я-то подумал, что это у тебя юмор такой загробный!.. Ну ладно, – он протянул Виктору ручку. – Тогда вычеркни своих «товарищей» и поставь имя автора! И можно отдавать в печать.
– Имя автора? – переспросил Виктор.
– Ну да! А как еще делают журналисты?
Виктор задумался. Подписываться своим именем ему не хотелось. Ему не хотелось быть на виду, ему не хотелось, чтобы кто-нибудь случайно заметил его имя и сказал: «Смотри, а этот еще жив!»
Может, были и другие причины для таких опасений, но Виктор в течение двух секунд утвердился в своем нежелании подписываться своим именем.
– А если псевдоним? – спросил он.
– Зачем, подпишись Пашей! – спокойно посоветовал Сергей Павлович. – Напиши «Павел Корниенко».
Виктор отрицательно мотнул головой. Что-то подсказывало ему, что Паша будет не в восторге, узнав, что он начал писать статьи для газет, да еще и про доброту своего шефа.
В конце концов Сергей Павлович махнул рукой.
– Ну придумай себе псевдоним, черт с тобой!
И Виктор написал в низу четвертой страницы, под вычеркнутой «Группой товарищей» – «Сергей Фишбейн-Степаненко».
– А проще ты ничего не мог придумать? – поморщился шеф. – Вычеркни Фишбейна, а то меня обвинят, что евреями себя окружил!..
Виктор послушно вычеркнул не понравившуюся шефу фамилию и стал просто Сергеем Степаненко. Точно таким же, каким был его покойный друг перед тем, как решил уехать в Израиль. Странно, подумал Виктор, даже после смерти все может вернуться «на круги своя».
Перед тем как отпустить Виктора, шеф показал ему фотоснимки, сделанные Пашей в интернате. Сам же Сергей Павлович их рассматривал с большим интересом, чем Виктор, и было видно, что рассматривает он их уже не в первый раз.
– Видишь, как приятно делать добро! – сказал он, кивая на фотографии со счастливыми смеющимися лицами детей. – Жаль только, что добра на всех не хватает!
92
Прошла неделя, и в стане виртуальных киевских журналистов на одного солдата пера стало больше. Им посмертно стал Сергей Степаненко.
Дождавшись ночной тишины, Виктор закрылся по старой привычке на кухне. Уселся за стол. Открыл купленную еще утром бутылку водки «Smirnoff» и устроил себе маленький грустный праздник. Пол-литровая баночка нежинских огурчиков и нарезанная вареная колбаса дополняли этот «натюрморт холостяка». Но между натюрмортом и Виктором лежала газета со статьей Сергея Степаненко о благотворительной деятельности депутата Сергея Павловича Лозы. Тут же был напечатан портрет депутата.
Виктор перечитал статью – никаких редакторских правок не обнаружил. Свернул газету в «исходное положение», посмотрел на название – «Курьер Украины». Первое слово было напечатано голубым цветом, а второе – желтым. Патриотизм хозяев газеты был налицо. Виктор вздохнул, налил в стакан водки. На лице было выражение растерянности.
Привстал, чокнулся стаканом с бронзовой урной, в которой теперь обитал прах Сергея Фишбейна-Степаненко.
– С первой публикацией! – поздравил он шепотом урну и залпом выпил водку.
Взял огурчик. Откусил. Налил еще водки. Оглянулся на дверь в кухню. Все ждал, когда же она откроется и в проеме привычно застынет на мгновение Миша. Но этой ночью пингвин почему-то не торопился на кухню. Словно не хотел отвлекать Виктора от горьких размышлений.
А размышлять Виктору было о чем. И о газете, о ее первом номере с его статьей. Ведь совладельцем газеты был его бывший шеф Игорь Львович. Шеф был покойником де-юре, а статья Виктора была подписана именем покойника де-факто. Что-то из этого можно было бы построить. Какую-нибудь пьяную теорию. Можно было бы и рассказ написать…
Виктор выпил еще водки. Задумался о том, что с каждой неделей он теряет все больше и больше. Теряет свою свободу, или ее остатки. Теряет пространство в собственной квартире, теряет себя, если, конечно, не потерял себя намного раньше. Радовало Виктора в этой ситуации немногое. Радовало присутствие Миши и Сони, радовало то, что он сам был живым и де-юре, и де-факто. А это значило, что в чем-то он все-таки был полноценнее и живее того же самого Игоря Львовича, у которого уже и могилка своя есть с фотографией и датами жизни и смерти.
С каждым глотком водки Виктор не пьянел, но наполнялся отчаянным одиночеством. И в какой-то момент рука просто не потянулась к уже наполненному стакану. Тишина в квартире приобрела оттенок опасности, она показалась Виктору составной частью ловушки или засады. Он снова посмотрел на закрытую дверь. Теперь уже самому захотелось ее открыть, проверить – нет ли там, за нею, какой-то опасности.
И Виктор поднялся с табуретки, вышел в коридор. Прислушался к тишине. Заглянул в гостиную. Услышал легкий храп спящего Лехи. Подошел к нему тихонько. Наклонился к его уху.
