Радость Банова сменилась внезапным холодом, и он, опустив серую «открытку» на колени, застегнул верхний крючок шинели и поднял воротник, хотя ни снега, ни ветра не было и день обещал быть солнечным.
«Роберт погиб, — думал он и ощущал настоящую физическую дрожь. — Бедная Клара…» Взгляд его остановился на костре, огонь в котором поддерживался стариком уже многие годы.
«Вечный огонь, — думал Банов. — Вечный огонь, как память по Роберту…» — Ну, что там пишут? — раздался голос Кремлевского Мечтателя. — Что-то интересненькое?
Банов обернулся к старику. В глазах бывшего директора школы блестели слезы.
Кремлевский Мечтатель заметил состояние своего секретаря и, приподнявшись, протянул свою короткую ручку и взял только что прочитанное письмо Клары.
Пододвинулся к костру и беззвучно зашевелил губами, читая строчки письма.
Банов безучастным взглядом следил за стариком.
Лицо Кремлевского Мечтателя сначала светилось живым интересом, но постепенно интерес этот потух и сменился озабоченностью. Прочитал он и серое извещение о смерти Роберта.
— Да-а… — протянул он. — Надо же… в тяжелые минуты читает мои работы… Надо ей обязательно написать, обязательно и сейчас же!
Банов вздохнул, положил себе на колени доску для писем, достал бумагу и карандаш и приготовился писать ответ Кларе.
— Нет, Василь Васильевич, я на это письмо сам отвечу! — твердо заявил старик. — Дайте-ка мне все это! — и он показал пальцем на приготовленные к работе письменные принадлежности.
Никогда еще Банов не видел, чтобы старик так долго и старательно чтонибудь делал.
Исписав страницу своим бисерным почерком, Эква-Пырись перечитал ее и, недовольно мотнув головой, скомкал бумагу и бросил в костер. Снова написал. Остался вроде бы доволен и все писал и писал дальше, пока не пришел солдат Вася с трехэтажным обеденным судком. Только тогда поставил старик точку в письме, расписался размашисто и самолично адрес Клары надписал на конверте. Заклеил конверт и бережно положил вместе с письменной доской на снег.
Обедали молча.
Солдат все пытался разговорить Кремлевского Мечтателя. Расспрашивал об эмиграции, о жизни за границей. Но старик отмахивался, отделываясь короткими, словно выстрелы, словами, ничего не объяснявшими и не отвечавшими на поставленные солдатом вопросы.
В конце концов солдат замолчал и так просидел, пока не был обед закончен, а кисель допит.
— Голубчик! — сказал тогда солдату Кремлевский Мечтатель. — У меня к тебе очень важная просьба есть…
Вася, удрученный неполучившимся разговором, мгновенно ожил.
— Помнишь, я тебе про конспирацию рассказывал?
— Так точно!
— Хорошо помнишь?
— Да.
— Хочу тебе поручить одно письмо доставить наверх и отправить его через любой почтовый ящик. Но так, чтобы никто это письмо у тебя не отобрал и прочитать не мог, — говорил старик. — Ясно?
— Так точно! — обрадованно шпарил солдат.
— Что ты будешь делать, если возникнет опасность?
— Съем письмо вместе с конвертом, — ответил солдат.
— Правильно. — Кремлевский Мечтатель улыбнулся, взял с письменной доски запечатанный конверт и передал его солдату.
Солдат спрятал письмо за пазуху шинели. Собрал железные миски, вставил их одна на другую в рамку судка и, все еще радостно улыбаясь, попрощался с Бановым и стариком.
— Ну вот, славный молодой человек растет! — провожая солдата взглядом, проговорил Кремлевский Мечтатель и потер ладонь о ладонь, то ли согреваясь, то ли просто в знак хорошего настроения.
Глава 5
Смерть с детства приучает людей к своему присутствию.
Пылинка. Зима. Паутина, покачивающая под ветерком мертвых мух и живого паука. Кость, валяющаяся на дороге. Высохшие деревья и скошенная трава.
Многообразная, она не преследует человека, а мягко и неслышимо ступая, сопровождает его повсюду, нарочно оставляя свои следы там, где их трудно не увидеть.
Несмышленый, сделавший свои первые шаги малыш останавливается перед выпавшим из гнезда птенцом. Он смотрит на этого уже посиневшего птенца, но еще не видит в нем смерть.
Гордых и сильных смерть начинает сопровождать много позже. Ей нравится, когда гордые и сильные думают о ней, но для этого надо о себе напоминать. И вот умирает любимый пес. Потом любимый конь.
Потом лучший друг, и тогда даже самый гордый и самый смелый задумается о своей смерти.
Но не только смерть повсюду сопровождает человека. Рядом с ней, только всегда чуть-чуть впереди, невидимо и неслышно движется другое прозрачное Нечто, называемое Любовью. Движется, не оставляя видимых следов, растворившись в воздухе и пытаясь вместе с этим воздухом попасть в легкие, а потом и в кровь человека. И тогда человек, вдохнувший Любовь, при смерти лучшего друга думает об умершем друге, а не о возможной собственной смерти. Думает не о себе, а о других умерших, жалея их и продолжая любить. И даже умирая не думает о себе.
Небывалая жара, обрушившаяся на Краснореченск и его окрестности, уже давно высушила траву. Река Красная обмелела, обнажив краснозем своего русла. Не слышно было птичьего пения. Даже ветер был обжигающе сухой.
Но, несмотря на жестокости природы, город жил и работал в полную силу. Город выполнял и перевыполнял планы, днем накаляясь под солнечными лучами, а ночью отдыхая от зноя, охлаждаясь и мечтая о дожде.
Город рос, пуская трубы-корни во все стороны, как могучий дуб.
Город жил и работал, вдыхая и выдыхая время.
Павел Добрынин сидел в своем кабинете и ждал сумерек. Рабочий день давно кончился. Пожалуй, только вооруженная охрана оставалась на спиртозаводе к этому времени — четверо ровесников Добрынина, четверо отставников, немало повидавших и повоевавших на своем веку. Они уже привыкли к свету в окнах кабинета народного контролера. Они привыкли к его постоянному ежевечернему присутствию. Иногда они заходили, вежливо постучав. Пили чай и говорили. Они знали, что Добрынин — такой же, как они: суровый, закаленный и не знающий сомнений человек.
Но в этот вечер они не зашли, и Добрынин был этому рад.
В кабинете он себя чувствовал лучше, чем дома, в квартире, где до сих пор стояла незастеленная кровать Дмитрия Ваплахова. Он иногда и ночевал в кабинете — на этот случай в нижних ящиках книжного шкафа лежали два одеяла. Здесь же, в кабинете, лежал старый вещмешок Добрынина, в котором до сих пор хранились два надкушенных сухаря из далекого довоенного прошлого и револьвер, подаренный товарищем Твериным. И книги свои Добрынин перенес понемногу на завод, и теперь занимали они большую часть книжного шкафа.
Сумерки медленно опустились на Краснореченск, и тогда Добрынин вышел в коридор. Из кладовой уборщицы взял ведро, налил в него воды.
