Он решил в этот день больше не работать. Сделал себе чаю. Посмотрел на дождливое заоконье: мокрые пальмы и кипарисы выглядели жалко и жалостливо.
«Да, — твердо решил он. — Надо подготовить к публикации книгу этого поэта с большим и подробным предисловием! И журналистам надо сообщить…» Впереди у Саплухова оказалось столько дел и планов, что он просто зажмурился. Зажмурился от счастья, как дети жмурятся первый раз на яркое солнце.
Наступило его время, и в этом не было никаких сомнений!
Глава 20
Осенним вечером сидели Банов и Кремлевский Мечтатель Эква-Пырись у костра и ждали Васю с ужином. Оба уже проголодались — день был нелегким: получили они сразу три сотни писем от моряков Дальневосточного флота. Письма были короткие и немного странные — почти все моряки просили Эква-Пырися прислать им сборник его статей с автографом. Банов читал их целый день и после чтения каждого письма недоуменно пожимал плечами. Вот теперь под вечер и плечи болели.
Кремлевский Мечтатель тоже просмотрел несколько этих писем, почесал затылок.
— Надо их назад наверх послать, пусть они там разберутся! Что ж это такое, если у моряков моих статей нет! — сказал под конец старик.
Даже немного огорчился после этого, но по мере того, как время к ужину шло, успокоился.
Банов смотрел на заходящее солнце и думал о том, что надо будет скоро шинель надевать. Становилось уже прохладно по вечерам.
— Знаешь, Васильич, — заговорил вдруг Эква-Пырись. — Давай, пока Васи нет, расскажу тебе историю из моей жизни?
Банов уселся поудобнее и стал внимательно смотреть старику в глаза — знал он, что очень нравилось Кремлевскому Мечтателю, когда его именно вот так слушают.
— Было это давно, до революции. Я тогда в Карелии от жандармов прятался, — рассказывал он. — Ну а Карелия — это озера, леса, холмы и валуны — камни такие круглые. Разных размеров они там были. Я утром вставал — а жил я там тоже в шалаше, — к ручью умываться ходил, потом по склону холма прогуливался и думал все, думал. Ну а когда думать устану — надо, значит, физическими упражнениями заняться. Вот брал я тогда внизу такой тяжелый валунчик — размером, может быть, с херсонский арбуз, а весом не меньше пуда. Брал я этот валунчик и закатывал снизу на самую верхушку холма. И так мне это понравилось, что взял я за правило каждый день непременно два валунчика на верхушку холма закатывать: один утром, второй вечером. Была от этого и календарная польза, ведь не знал я, какое число, какой день, да и вообще сколько дней проходит. Вот и решил я: если буду по два валунчика в день закатывать, то потом можно будет посчитать валуны на верхушке, поделить на два, и получится количество дней, которое я там прожил, прячась от жандармов. Так я там и делал: то статьи писал, то валуны закатывал. Но как-то увлекся я одной статьей и несколько дней забывал валуны закатывать. Понял я, что сбился со счета дней из-за этой статьи. Но чтобы больше не сбиться, надо было, кажется, валунов восемь за один день закатить. Закатил я два с большим трудом и понял, что в одиночку оставшиеся шесть мне никак не поднять на холм. Задумался я. Знал, что недалеко, в трех верстах хутор есть. Вот и решил я пойти на хутор и помощи попросить. Пошел я на хутор, а время как раз к вечеру шло. Выходит мне навстречу мужик, здоровый такой — быка поднять может. Вот и говорю я ему: товарищ крестьянин, помощь ваша нужна. Он сразу: какая помощь, где? И, не слушая дальше, берет в руки лопату, что у забора стояла. А я ему говорю, что копать не надо, а надо шесть валунов на верхушку холма закатить. Он без вопросов согласился, и пошли мы к моему шалашу. Помог он мне их закатить. Потом присели мы у костра, разговорились. Ну, за разговором я его и спросил: почему, мол, вы, товарищ крестьянин, так охотно пошли мне помочь, закатили валуны на холм и даже не спросили, для чего их закатывать или какой в этом смысл? А он мне отвечает: «Я, — говорит, — господин хороший, знаю, что вы революционер, и всячески вас поддерживаю, а потому понимаю, что все, что вы делаете, делаете для народа!..» Вот так и сказал. Прожил я там еще месяца три, сдружились мы с этим крестьянином, и еще не раз приходил он помогать мне валуны на холм закатывать. А потом, за день до моего отъезда, стали мы с ним вместе эти валуны считать. Конечно, счет он знал, но очень простой — все на копейки считал. Так просто: «один, два, три» — не мог. Подходит к валуну, и говорит: «одна копейка», ко второму — «две копейки», и так он мне два целковых девяносто восемь копеек насчитал. Ну тогда я уже поделил это на два, и вышло, что сто сорок девять дней я там от жандармов прятался… Банов, удивленный рассказом, мотнул головой.
— Вот такие вещи со мной происходили, как-нибудь еще расскажу, — пообещал старик и вслушался в окружающую вечернюю тишину.
Где-то треснула ветка. Что-то звякнуло.
И вышел наконец к костру Вася с судком. Вытащил из рамки три миски, а сам сел спокойно с другой стороны костра.
Кушали Банов и Эква-Пырись гречневую кашу с маслом и тефтелями.
Банов то и дело на солдата посматривал — вид у Васи был хитрый, словно обманул он кого-то или что-то необычное придумал.
— Ну что, если приведу завтра — будете в домино со мной играть? — спросил он деланно ленивым голосом. Банов и старик переглянулись. Старик помолчал, потом сказал:
— Приведешь, сыграем!
Банов, облегченно вздохнув, кивнул.
Снова не спал Банов ночью. Ворочался, из шалаша выходил, сидел у костра в одиночестве и храп старика слушал.
Но наутро пришел Вася один. Принес завтрак и все так же хитровато улыбнулся, поглядывая на Банова.
Банов молчал — не хотелось ему вопросы задавать солдату.
Сидели они со стариком и до самого обеда письма читали. И то один, то второй поднимался на ноги и в шумы леса вслушивался.
Наконец зазвучало невдалеке знакомое позвякивание судка, треск веток.
Насторожились оба.
Банов вскочил с колоды, замер. Увидел, как две фигуры в военной форме замелькали меж стволами деревьев. Испугался Банов, подумал, что рассказал Вася обо всем своему начальству, и вот идут они теперь его, Банова, арестовывать. Спрятался Банов за шалашом старика, притаился.
А к костру Вася вышел с молодым сержантом. Оба присели, поздоровались со стариком. Вася миски из рамки судка вытащил и по сторонам стал оглядываться.
Банов к сержанту присматривается и думает: если б арестовывать пришли, то уж точно с офицером, а не с сержантом.
И вдруг что-то знакомое в сержантском лице увиделось ему. Присмотрелся и чуть не выматерился от удивления.
Был это не сержант, а Клара, переодетая в сержантскую форму.
Выбежал Банов из-за шалаша, бросился к костру, обнял Клару, прижал к себе что было силы. Клара, обомлевшая от испуга, сначала вырваться хотела из объятий, но потом, увидев перед собой знакомое лицо, вдохнув знакомый запах пота, замерла на мгновение и сама тоже обняла Банова.
