— Привет! — сказал он, зайдя в камеру. — Тут один новые стихи написал, нехай попка выучит!
— Так тут и поэты сидят? — удивился Марк, увидев в руках у Юрца тонкую школьную тетрадь, свернутую в трубочку.
— Тут все — поэты.
Уже раскрыв тетрадь и предварительно разглядев ее, Марк пробежал глазами первый стих и ничего в нем не понял: буквы будто русские, а смысла никакого. Вспомнил Марк, как после войны Урлухов прислал ему еды и на бумажном пакете с пшеном тоже какой-то ребенок похожую бессмыслицу писал.
— А что это? — спросил Марк.
— Стих, что, не видно?
Марк еще раз прочитал написанное и пожал плечами.
— Ну ты и штымп! — покачал головою Юрец. — Что, по-свойски не кумекаешь?
— Не кумекаю… — признался Марк.
— Ладно, объясню, — сказал Юрец. — Селедка — это галстук, кимарка — это вот нары, тарачки — папиросы, тумак — это вроде тебя человек, хевра — это хорошая компания, штевкал — это жрал… Понятно?
Марк скривился, снял с носа тяжелые очки.
— Что, стих не нравится? — в тонком голосе Юрца зазвучали угрожающие нотки. Марк тяжело вздохнул.
— Думаю, что для попугая, это немного трудно… он такого еще не учил никогда.
— Ну так он еще в тюрьме не был, а раз сейчас в тюрьме — пусть учит, а то я его!..
— Ну хорошо… — согласился Марк. Юрец ушел, закрыв за собою железную дверь на замок. Марк просматривал тетрадку стихов, и взгляд его за толстыми линзами очков тускнел.
— Свалехался Ваня в рыжую хавырку… — прочитал Марк вслух начало одного стиха.
Закрыл тетрадку и снял очки.
Солнечный луч тем временем сполз с клетки, стоявшей на каменном полу, и стал понемногу забираться своей весенней желтизной на гладкие доски нар. Кузьма снова кашлянул. Марк отвлекся от воровских стихов и, подняв клетку, поставил ее снова в солнечный луч.
— Вот, Кузьма, — грустным голосом сказал он, — видишь, что учить придется? Штевкать — жрать — кушать… Да, штевкать хочется… А, Кузьма, хочется пшена поштев-кать? 0-о-ой! Ну давай учить, слушай: «Свалехался Ваня в рыжую хавырку, дурку разкоцал, шоб селедку купить…» О! Смотри, Кузьма, одно русское слово нашлось — купить! Неужели они что-то покупают? Ну, давай сначала:
«Свалехался Ваня в рыжую хавырку…» Через какое-то время, когда солнце уже заползло на белую оштукатуренную стену, в железной двери открылась кормушка, и в ней показалось улыбчивобезобразное лицо беззубого Хропуна, заключенного, которому доверяли возить по тюремным коридорам бачок с едой.
— Ну ты, артист, миску давай! — сказал он. Марк схватил железную миску, подбежал к двери. Хропун забрал ее и вернул уже наполненной какой-то рыжеватой жижей.
— На двоих! — шамкнул он. — Кружку!
Кормушка захлопнулась.
Марк глотнул из жестяной кружки морковного отвара — во рту сразу стало тепло и приятно. Потом, переложив несколько ложек жижи прямо в кормушку клетки, принялся за ужин.
Жижа показалась Марку слишком горячей, и он решил обождать. Из клетки донесся серьезный шорох — Марк посмотрел и увидел, как жадно набросился Кузьма на еду.
— Приятного аппетита! — горько усмехнулся Марк. Птица не ответила.
Глава 40
Краснореченск был городом одного завода. Завод был режимным, а потому и город отсутствовал на географических картах. Но в почтовых справочниках он присутствовал, правда, не под своим настоящим именем. Там он назывался — Балабинск-18. И шли в город Балабинск-18 письма и посылки, шли и попадали в Краснореченск, но не было в этом никакого беспорядка или безобразия.
Добрынин и Ваплахов, когда приехали в город прошлой осенью, встречены были радушно. Поселили их в отдельной квартире со своим туалетом и умывальником и с отдельной кухней. В первый же день они прогулялись по Краснореченску, осмотрелись, и оба заметили, что воздух в городе какой-то особенный. Воздух действительно был сладковатым и немного пьянящим, но все это объяснилось уже на следующий день, когда приставленный к ним работник завода провел вступительную экскурсию. Только тогда они узнали полное название завода: ордена Трудового Красного Знамени и ордена Победы Краснореченский спиртозавод имени Кирова. С большим интересом ходили они по просторным трехэтажным цехам и, насколько могли, изучали трудный путь от пшеничного зерна до живительной прозрачной влаги. Потом побывали они в музее спиртозавода, где молодая женщина — смотрительница музея — провела их по комнатам, заполненным экспонатами, фотографиями и документами. Музей оказался действительно интересным, да и женщина отнеслась к ним с максимальным вниманием. Очень просто и доходчиво рассказала она о значении спирта до революции и теперь, об истории развития спиртовой промышленности, о многочисленных способах применения спирта. Больше всего был поражен Добрынин, узнав, что больше половины произведенного в стране спирта используется для технических нужд, а совсем не для приготовления водки. Отдельная комната музея была посвящена вкладу завода в дело победы советского народа над немецкофашистскими захватчиками. Здесь под стеклами лежали самодельные фронтовые стаканчики, сработанные из гильз и из дерева, из глины и из просмоленного х/б. На стене красными буквами выписаны были строки из не известного Добрынину стихотворения: «ФРОНТОВЫЕ СТО ГРАММ, НАМ БЕЗ ВАС НЕ ПОДНЯТЬСЯ В АТАКУ!» В общем город сразу понравился народным контролерам.
— Так а что же мы тут контролировать будем? — с усмешкой спросил Добрынин Ваплахова в тот же день вечером, когда сидели они в своей квартире и отдыхали после экскурсии по заводу и заводскому музею.
— Водку? — предположил урку-емец. — Или спирт?.. Оба молча улыбнулись.
Однако их новые обязанности оказались намного серьезнее, чем они ожидали.
Директор спиртозавода Лимонов, бывший летчик-полярник, на следующий же день вызвал народных контролеров к себе и сказал:
— На нашем заводе самое главное — дисциплина. И этим я прошу вас заняться. После окончания войны работники расслабились со всеми вытекающими отсюда последствиями, и с этим надо немедленно бороться.
Директор Лимонов своей крупностью и медлительностью в движениях напоминал медведя. Одет он был всегда одинаково: в темно-зеленые брюки и в коричневую кожанную куртку. Когда он сидел в кабинете — то куртка была расстегнута, а когда выходил — застегивал ее.
Под конец короткого разговора он вручил контролерам по копии инструкций по безопасности труда на спиртозаводах СССР.
— Прочтите и запомните, а лучше перепишите! — сказал он. — И за каждое нарушение — к ногтю! Плевать, кто нарушил — уборщица или начальник цеха. Ясно?
Вечерний город подсвечивал синее небо, и даже не верилось, что уже глубокая осень.
Так началась их жизнь и работа в Краснореченске.
Потом началась зима, и Добрынин с первой получки купил себе пальто с каракулевым воротником. Может быть, он и не купил бы себе это пальто, если б случайно не совпали день получки и приезд в Краснореченск ОРСовского поездаунивермага. Да и Ваплахов, любивший добротно и тепло одеваться, уже все уши прожужжал Павлу Добрынину о том, что чем лучше человек одевается, тем больше его уважают. А Добрынин любил уважение и знал, что он его заслуживает.
