Прозвучал негромкий взрыв. Дмитрий увидел, как рука сержанта легла на какую-то ручку-рычажок и задрожала. Полковник приник ко второй щели обозрения.
— Ну что же он… — нервно бормотал командир. — Сколько можно спать?!
Но, по-видимому, никто не выходил, и напряжение в машине нарастало.
Сержант убрал руку с рычажка. Полковник сплюнул на железный пол и снова приник к щели.
Дмитрий тоже был в напряжении и думал о том, что убивать медведей просто так нельзя — ведь они священные животные, и перед их убиванием нужно попросить у них прощения, бросить им в берлогу что-нибудь вкусное. А так охотиться, как это делали русские военные, было не принято.
И вдруг полковник заорал совершенно невыносимым по громкости голосом:
— Д-д-давай!!!
И сержант вслепую бросил свою руку на рычаг, но ошибся и на мгновение отвлекся отщели, нашел спусковой рычаг и нажал его.
Дмитрию показалось, что танк подпрыгнул. В ушах стоял звон, и даже на какое-то время помутилось в глазах.
— Козел!!! — закричал в этом грохоте полковник. — Заряжай второй!
И тут же сержант снова бросился к снарядному ящику.
— Ну что ты как Иван Сусанин?! — закричал на него командир. — Раз ранил, так добей! Или хочешь, чтобы он твоего боевого товарища разодрал?!
Снова грохнул выстрел, и еще больше звона услышал в своей голове уркуемец.
— Ну все, молодец, — чуть успокоившись, проговорил полковник Иващукин. — Подбил, наконец, со второго выстрела. Объявляю благодарность!
— Служу Советскому Союзу! — устало проговорил сержант.
Проехав немного вперед и остановив танк у распластанного на снегу бурого медведя, военные и урку-емец выбрались из машины и окружили добычу.
— Хорош! — довольно произнес полковник. — Наш повар его так заделает — пальчики оближем! Давайте, бойцы, грузите!
Солдаты, используя какое-то приспособление, похожее на лебедку, укрепленное между баками, затаскивали тяжелую тушу туда же, на задник танка.
А Дмитрий, отошедший в сторонку, в это время тихо, даже не шепотом, а каким-то внутренним голосом, самим шевелением губ, говорил, неслышимо распевая:
Сатар инэнмэн умунду бигет
Сурурукис бакалдырит эхин савра
Токтокол-Боиголкол Гуниттен ивит эр ая ахи Антага урэлдун анам токин.* * Господин дедушка,
Твою широкую дорогу я не топтал,
По твоему длинному пути
Не бродили ни я, ни мои предки.
Смягчи свой гнев и не обижайся на то, Что тебе причинили, (урку-емецкий язык).
Медведя солдаты укрепили на заднике танка, прикрутив проволокой к решетке между топливными баками.
— Эй, товарищ Ваплахов! — окликнул Дмитрия полковник. — Пора в часть возвращаться, а то оставили мы Север без защиты — самолет улетел, танк уехал, остался на страже Родины один жмотистый прапорщик Ногтев с одним снарядом! — и полковник расхохотался.
Солдаты были тоже в хорошем настроении, улыбались, негромко шутя между собой. И даже худой лейтенант вроде бы просветлел лицом, и взгляд его оттаял, хотя также держал он в руках свернутую трубочкой карту.
Забрались все в боевую машину. Тронулись в обратный путь.
Дмитрий задвинул в задний угол пустой снарядный ящик и уселся на него. Закрыл глаза и стал грустить, вспоминая свое детство в кругу родных. Вспоминал медвежьи праздники, которые устраивали они в урку-емецких селениях каждую весну. Разве так они относились к медведю?! Нет, они знали, что медведь такого убийства не прощает и дух его обязательно отомстит. Ведь как надо было?! Надо было совсем по-другому делать. Но откуда русским об этом знать?! Надо было выкрасть маленького медвежонка у медведицы. Сначала дать его самой лучшей девушке селения, чтобы она его за медведицу грудью докормила, а потом сделать для него деревянную клетку, посадить его туда и кормить, никуда из клетки не выпуская. А по прошествии двух лет надо было вывести его из клетки, посадить на землю и наложить на его грудь и живот ременные петли, которые тут же надо было затянуть потуже, и уже после • этого вести дедушку зверей к расщепленному стволу обо-юдонаклоненной лиственницы, на ходу громко его оплакивая. А подойдя к этому месту, надо было втолкнуть его голову в широкую щель ствола, и сразу же отпустили бы половинки ствола люди, державшие дерево, и, задушенный, быстро бы умер медведь. Подошел бы тогда старейшина, извинился перед большим зверем, а уже потом положили бы медведя на землю под лиственницей, и, пока теплый он, легли бы на него сверху самые уважаемые жители селения и тоже оплакали бы его. Только после этого разрезали бы люди его жирное тело на куски, а голову дедушки зверей подняли бы на самое высокое дерево и похоронили бы там между двух крепких ветвей…
«Жалко, русский человек Добрынин улетел, — подумал под конец своих мыслей Дмитрий. — Он умный, он объяснил бы, как надо делать, его бы они послушались…» Грохоча и безжалостно давя гладкий нетронутый снег, несся по северному лесу большой зеленый танк, распугивая немногочисленных зверей и птиц и струшивая с высоких лиственниц белоснежную труху прилипшего к веткам мороза.
Глава 26
Время шло. Росла пшеница на поле у холма, и — как все-таки оказалась права учительница Катя! — на бывшем кладбище была она в два раза выше и гуще, чем в других местах, хотя и в других местах выгодно отличалась она от той, которую бывшие колхозники помнили из прошлых урожаев.
По вечерам, а теперь наступали они быстрее, ведь осень была уже в золотом разгаре, собирались труженики всех мастей у речки, где из крепких бревен построена была большая баня. Собирались они: и строители, и красноармейцы и, конечно, крестьяне, и парились от души, время от времени выбегая по одиночке, а то и по многу людей и бросаясь в речку, которая чуть обмелела, однако же все равно при желании могла накрыть в некоторых местах с головой своими зеленоватосиними водами.
Новые Палестины уже разбогатели и трудом, и случаем. Завязалась странная приятельская связь между красноармейцами и колхозниками из какого-то недалекого, но большого села. Приходили колхозники с телегами по ночам и устраивали с красноармейцами всяческий обмен. И чего только там не менялось! А в иные дни красноармейцы всем своим бывшим отрядом вдруг отправлялись за поле и приносили оттуда множество набитых добром мешков.
Ангела это очень удивляло, но однажды горбун-счетовод объяснил ему, что рядом с тем местом, откуда красноармейцы рельсу для собраний отвинтили, упал на бок длинный товарный поезд, а люди, в нем ехавшие, почему-то разбежались. И оттуда нанесли красноармейцы в Новые Палестины множество разного, включая и десяток мешков соли.
Подружились приходившие по ночам колхозники и с печником-коптильщиком Захаром и часто приносили всякого мяса, чтобы он скоптил для них. Большущая коптильная печь Захара стояла на берегу речки чуть дальше бани, и почти всегда из ее трубы выносился вкусный соленоватый дымок, сразу же растворявшийся в свежем воздухе.
