– Я постараюсь, – пообещал Снерг.
– Какие сроки были бы для вас наиболее приемлемыми?
– Да хотя бы завтра, – сказал Снерг. – Я
отдыхаю.
– Значит, можно ожидать вас завтра?
– Да.
– Благодарю вас. До встречи.
«Гора вприпрыжку рысит к Магомету, – подумал Снерг,
оставшись в одиночестве. – Зашевелились. Оживились. С чего бы вдруг? Сей
отец Дмитрий нанес визит и сделал приглашение с санкции вышестоящего
руководства, или нет? Плохо мы их знаем все же… Ну и бог с ними, –
завершил свои размышления Снерг, поднимаясь, – а я пойду посмотрю картины
с Эльдорадо, и не верую я, Васенька, ни в сон, ни в чох… Правда, в сны-то как
раз и приходится верить после всего случившегося… Стоп!»
Снерг даже остановился. С одной стороны, случай с
пассажирами «Картахены» как раз и мог стать отправной точкой будущего фильма в
противовес тому, что готовит сейчас на Эвридике кошка, которая гуляет сама по
себе – Марина Банишевская. С другой стороны, для Каратыгина и компании
«картахенский инцидент» мог послужить козырем в их игре, поводом поднять шум
вокруг новых, неизвестных доселе опасностях, козырь, служивший бы прежней цели
– посадить на голодный паек Проект «Икар». Цель у них остается прежней, а
аргументов, которые неминуемо произведут впечатление, прибавится. Это уже не
отвлеченные разговоры о том, пора или нет человечеству превращаться в
галактическую расу, – это конкретная опасность, подстерегающая пассажиров
межпланетных рейсов, и то, что историки окажутся на нашей стороне (не все, ох,
не все…), ничего не изменит. «Сегодня преодолевающие гиперпространство люди
видят во сне прошлое, а завтра, глядишь, они и вовсе начнут проваливаться в
прошлое», – так может сказать любой наш противник, и возразить ему нечего.
Так что о случае с «Картахеной» следует пока помалкивать…
Снерг вошел в дом, тактично проигнорировав целовавшуюся в
нише парочку, пересек комнату, в которой спорили о чем-то, имеющем отношение к
визуалистической музыке, и страсти накалились так, что незамеченными остались
бы и десять андромедян с плакатом «Привет Земле!» Миновал, лавируя среди
танцующих, бальный зал, обошел еще несколько комнат – везде веселились, спорили
до беспорядочного галдежа, танцевали, демонстрировали какого-то инопланетного
зверя, похожего на коалу с радужным петушиным хвостом, – зверь смирно
стоял на диване и с вежливой опаской косился на повизгивающих девушек,
пытавшихся его потрогать. Варили глинтвейн, играли в настольные игры, и нигде
не было никаких картин. Подумав, Снерг решил подняться в мансарду.
У лестницы, прямо на дороге, лежал белый человеческий череп
– что-то новенькое. Снерг осторожно тронул его носком ботинка. Глазницы
озарились зловеще-красным, череп лязгнул челюстью, легонько от этого
подпрыгнув, и замогильным голосом изрек:
– Гой еси ты, Василий Буслаевич! Где лежит пуста
голова, лежать будет и Васильевой голове!
Голос, хотя и искаженный, был явно шеронинским.
– А не верую я, Васенька, ни в сон, ни в чох… –
пробормотал Снерг, поднял череп и пошел вверх по витой лестнице. Череп под
мышкой посверкивал глазами и беспрестанно сыпал черными пророчествами.
С порога Снерг увидел картины – три распахнутых в солнечный
день окна посреди погруженной в размытый чернильный полумрак комнаты. Сиреневый
ночничок, поставленный на пол, едва освещал свой угол. Шеронин и Пчелкин
возились с маленьким слайд-проектором, а в дальнем углу сидел в глубоком кресле
кто-то третий, превращенный темнотой в черный неузнаваемый силуэт.
Череп снова забубнил что-то насчет того, что все, дескать,
там будем, и никому этого не миновать. Шеронин с Пчелкиным вскинули головы.
Третий тоже вгляделся в Снерга из темноты.
– Здорово, – сказал Снерг. – Что это за
мастику вы по дому разбрасываете, некроманты?
– Здорово, Стах, – рассеянно отозвался
Шеронин. – Девочкам нравится, пусть себе брюзжит… – Он взял у Снерга
череп, что-то с ним сделал, и череп заткнулся на полуслове. –
Развлекаемся, понимаешь, стоя у врат головоломной загадки…
– Ты о чем?
– Об этом, – он кивнул в сторону картин.
– Обронил Каратыгин что-то о странных картинах с
Эльдорадо. Они?
– Они и есть.
– А что в них странного?
– Сейчас увидишь, – сказал Шеронин и придвинул
табурет. – Садись и смотри внимательно, потом расскажешь о своих
впечатлениях.
Снерг сел и стал смотреть на картины. Ничего в них особого
не было.
Дерево посреди зеленого луга, небо синее, чистое, только
перистое облако протянулось длинным мазком, краем уходя за раму.
Женщина со светлыми распущенными волосами и огромными карими
глазами, в синем невесомом платье, держит на руках ребенка, за ее плечом встает
теплое солнце и виден угол стеклянного здания.
Что-то непонятное – бледно-зеленая поверхность, вспученная в
нескольких местах плавными выгибами, пронизанная блекло-золотистыми струйками
света. Немного похоже на просвеченное солнцем мелководье.
Снерг сидел и смотрел. Постепенно он почувствовал легкое
недоумение, волнение, переходившее то ли в тревогу, то ли в растерянность. Чем
это чувство было вызвано, он не мог понять, но оно не проходило, усиливалось,
странные облучения возникали то ли в теле, то ли в мозгу. С чем это можно
сравнить? Сквозь сон чувствуешь, как ноют натруженные руки? Запах, настолько
слабый, чтобы осознать, чему или кому он принадлежит? Попытка после долгой
разлуки вспомнить вкус губ любимой женщины? Впечатление, будто ты забыл что-то
сделать? Сон, забытый, едва голова поднялась от подушки? Чужой взгляд в затылок
на темной таежной дороге? Что?
Ассоциации наплывали одна за другой, но ни одна не годилась.
Он словно плыл навстречу картинам бесконечно долго и никак не мог их достичь,
слиться с ними, вобрать их в себя и стать их частью. Мысли и ощущения не
переливались в слова, Снерг мог лишь констатировать, что с ним что-то
происходит, но дальше была стена, непознаваемое. Чем же это вызвано? Лицо
женщины самое обычное – и все-таки иное, пейзаж – не такой пейзаж, а третья
картина и вовсе… Звучит музыка или только кажется? И можно ли сравнивать это с
музыкой?
Его встряхнули за плечо, и он очнулся.
– Ну? – сказал Шеронин. – Впечатления
изложишь?
– Нет, – сказал Снерг. – Не могу, не умею… Да
что же это такое?
– Тайна, уважаемый редактор ведающей тайнами программы…
Толя, ты бы взялся дать толкование?
– Я попробую, – сказал Пчелкин. – Это то, что
человечество искало сотни лет – искусство, воздействующее на подсознание
на каком-то качественно ином уровне, непостижимым образом. Вызывающее эмоции и
мысли, которые нельзя описать, – в его мягком глуховатом голосе
прорезалась недоуменная боль. – Как они этого добились? Я не знаю…
– Любопытный штрих, – сказал Шеронин. –
Слайд-копии, которые мы сделали, ровным счетом ничего не вызывают.
