– Вот так. Эксперимент провалился. Бриллиантов и машины не
будет. Только ты и я.
– И вероятность термоядерной войны?
– И вероятность. Только вероятность – это еще неизбежность,
от нас зависит, станет она неизбежность или нет.
– А если я скажу, что останусь, только если ты не станешь
ничего выбрасывать?
– Так не пойдет. Ведь они будут считать, что эксперимент
удался…
Потому что мне пришлось бы выбирать – она или человечество.
Человечество, каким я хотел его видеть – всегда сытое пока, но полное
уверенности, что оно само найдет свою дорогу, без заоблачных варягов, что бы не
предлагали.
– Ну?
– Боря, а ты меня никогда не разлюбишь? Позвонить Белоконю я
смог только через час. Он примчался мгновенно, узнав, чем кончилась история с
Ивановым, кинулся было искать возле дома подходящий aрматурный прут, чтобы
отправиться с ним к Горчакову, мне удалось его удержать. Его просто арестовали
бы. Я изложил ему свой план, и он побежал искать людей.
Один грузовик я заказал в трансагентстве, второй Белоконь
поймал у магазина, там же он завербовал трех грузчиков…
Через час в квартире остались оклеенные шикарными обоями
стены, да еще телефон. Я набрал номер Горчакова.
– Слушаю, – сказал он. – Решили трезво поговорить,
Боря?
– Хотите присутствовать при интересном зрелище? –
спросил я. – Прекрасно. – Приезжайте к реке, в район новостроек, мы
все будем там.
– Что вы затеяли?
– Как по-вашему, эта инопланетная мебель хорошо горит?
Он стал кричать. Я нажал на рычаг, оборвал провод, взял
телефон под мышку и вышел. Запирать дверь не было необходимости. Белоконь с
Жанной ждали меня в машине. Водители грузовиков закрывали борта.
– В общем, так, мужики, – сказал я шоферам. –
Поезжайте за мной.
Сел за руль, и кортеж тронулся.
Свою акцию «филантропы» станут проводить, если удастся
эксперимент, а эксперимент удастся, если все три образца станут наслаждаться
лаковым раем. Об этом сказал Назар Захарыч, потом подтвердил Иванов, добавив
про огласку, ради этого он держался из последних сил. То, что мы намеревались
сделать, мог не признать за провал эксперимента только слепой на оба глаза
экспериментатор…
Подходящее место я нашел на пустыре, недалеко от последних
домов южной окраины города. Затормозил, следом остановились грузовики.
– А теперь что? – спросил шофер.
– А теперь сбрасываем, – сказал я. – Вот сюда и
как попало.
Подавая пример, Белоконь откинул борт, прыгнул в кузов и
развязал веревку. Стенка рухнула вниз, рассыпаясь на секции, осколки стекла
брызнули в стороны.
– Вы что, сдурели? – рявкнул второй шофер.
– Ну да, – сказал я, грохая оземь телевизор. –
Массовый побег из дурдома. Помогайте, что вы стоите?
Они стали помогать, гмыкая и переглядываясь, но нас эти взгляды
не трогали, мы знали, ради чего стараемся, и на все остальное нам было
наплевать.
Бежевая «Волга» появилась, когда грузовики уже уехали, и мы
с Белоконем обливали кучу мебели бензином. Горчаков был бледен и растрепан, в
одних носках – видимо, выскочил из дома, не думая об одежде.
– Стойте! – кричал он на бегу. – Вы понимаете, что
делаете? Это же конец, сопляки!
– Ага, – сказал я. – Нешто мы не понимаем? Гена,
помоги человеку.
Белоконь скрутил ему руки, а я зажег спичку, бросил ее и
отпрыгнул назад. Лицо опалило жаром. Взметнулось гудящее пламя, они здорово
горели, эти инопланетные гарнитуры, прямо-таки потрясающе горели, плавился лак,
трепыхались и скручивались, как сухие листья, радужные бумажки, кружились
искры…
А Горчаков плакал.
– Вы подлец, – сказал он. – Вы понимаете, какой вы
подлец? Теперь на вашей совести будет каждый ребенок, что умрет от голода,
каждый безработный, что попадет в тюрьму за украденную булку. Каждая эпидемия.
Каждая засуха. Все… И ведь вы будете спать спокойно…
– А вы? – резко спросил я. Он хотел сказать еще что-то,
но из-за слез не мог выговорить ни слова. Безнадежно махнул рукой, отвернулся и
побрел к машине, постаревший, сгорбленный, а я смотрел ему вслед и думал –
что-то осталось недосказанным. Может быть, он просто не верил в человечество?
Или все сложнее, сложнее…
От домов к нам уже бежал кто-то в форме, и если учесть, что
мы никому не могли объяснить, что судьба человечества только что решилась на
этом вот пустыре, пора было как можно скорее покинуть это место. И мы уехали.
Пересекли город с юга на север, свернули в лес, нашли подходящую поляну.
Бе-локонь вытащил из багажника вторую канистру с бензином. Машину мне было
жалко, мне всегда хотелось ее иметь – не из-за соображений престижа, а из
соображений власти над расстояниями. На этот раз мне было труднее бросить
спичку, но пришлось.
Я взглянул на Жанну, и она улыбнулась мне. Итак, все-таки я
получил что-то, что дороже всех их телевизоров и бриллиантов, и за это никому
не нужно быть обязанным, только самому себе.
Мы шли по сосновому лесу. Сзади громыхнуло – взорвался
бензобак. Хотелось забыть обо всем этом, как о дурном сне, но не удавалось –
перед глазами стоял подтянутый мужчина в светлом плаще, шагавший по Зeмле
торопливой походкой человека, знавшего, что впереди у него много дел и нужно
успеть их все переделать…
– Ты хоть одну бутылочку догадался оставить? –
спохватился Белоконь.
– Да нет, не сообразил.
До города мы доехали на попутном грузовике, добрались до
моего дома и только на лестнице сообразили, идти следовало к Белоконю – моя
квартира пуста, как Луна. Или «филантропы» оказались настолько благородными,
что вернули мои старые пожитки?
Первой в квартиру вошла Жанна – и ахнула, обернувшись к нам.
Я обмер, как и тогда, в первый день. Все, что подарили «филантропы», стояло на
своих местах, будто мы и не уносили ничего, будто и не жгли. И понятно теперь,
что бесполезно уносить и сжигать еще раз – что бы я ни сделал с данайскими
дарами, они возродятся, как Феникс из пепла и займут прежние места. Как неразменный
грош у Скалбе – его не потерять, и не потратить, все равно вернется в карман…
Оказывается, я недооценил «филантропов». Они и не думали
отступать, они были упорными, как всякий экспериментатор.
Признаться, мне стало чуточку страшно, потому что вся дальнейшая
жизнь должна была стать схваткой со всеми этими роскошными вещами, которые
только притворялись безобидными. И теперь предстоит все время помнить, что
где-то далеко, за миллионы километров отсюда следят и ждут, наблюдают чужие
глаза, и нельзя проявить в словах и поступках даже секундной слабости – кто
знает, как она будет истолкована там, в космосе?
На Руси всегда умели поговорить по душам с незваными
гостями. Мне было страшно, но отступать я не собирался.
