— У нее есть сиамский котик. Его зовут Пушок.
— Почему ты не плаваешь?
— Ну дядя Тедди! — сказала она, воспроизводя материнские интонации с пугающей точностью. — Ты меня утомляешь.
Саша вошла в гостиницу ровно в восемь — в коротком алом платье, черных лакированных сапогах и с таким слоем косметики на лице, что само лицо казалось маленькой крикливо раскрашенной маской, а сощуренные глаза чернели на нем как две запятые. Нежелание куда-то идти почти парализовало Теда. Честно говоря, он бессовестно надеялся, что она не придет.
Но он все же заставил себя встать, пересек вестибюль и взял ее под руку.
— Тут рядом неплохой ресторанчик, — сказал он. — Если у тебя нет других предложений.
У Саши были другие предложения. Выдувая дым из окна такси, она на ломаном итальянском объясняла водителю дорогу. Петляя, то и дело скрежеща тормозами и игнорируя запрещающие знаки на улочках с односторонним движением, они в конце концов выехали на вершину высокого холма — это был богатый район Вомеро, здесь Тед еще не бывал. Пошатываясь от долгого кружения, он расплатился с водителем и направился к Саше, которая молча стояла к нему спиной в просвете между домами. Плоский сверкающий город раскинулся внизу, лениво оползая в море. Хокни, подумал Тед. Дибенкорн. Джон Мур. В отдалении темнел совершенно безобидный Везувий. Он представил, как рядом с ним стоит слегка другая Сьюзен, впитывает в себя сказочную панораму.
— Отсюда лучший вид на город, — сказала Саша с вызовом, и Тед понял, что она ждет его реакции.
— Прекрасный вид, — заверил ее он. И позже, когда они уже покинули смотровую площадку и не спеша шли по тихим, обсаженным деревьями улочкам: — Из всего, что я успел посмотреть в Неаполе, это самый приличный район.
— Я живу тут неподалеку, — сообщила Саша. — Несколько улиц отсюда.
Тед окинул ее скептическим взглядом.
— Сказала бы, я бы приехал прямо сюда. Тебе бы не пришлось тащиться ко мне через весь город.
— Сомневаюсь, чтобы ты без меня добрался куда надо, — сказала Саша. — Иностранцам трудно в Неаполе. Их тут часто грабят.
— А ты разве не иностранка?
— Формально да. Но я знаю, как себя вести.
Тед с Сашей дошли до небольшой площади, запруженной мальчиками и девочками в черных кожаных куртках — видимо студентами (эта братия во всех краях ухитряется выглядеть одинаково), и все они были на «веспах»: одни подъезжали или отъезжали, другие сидели, лежали или стояли на «веспах» — в самых разных позах. Площадь вибрировала от скопления «весп»; их выхлопные газы подействовали на Теда как легкий наркотик. На заднем плане кордебалетом выстроились черные, на фоне беллиниевского неба, пальмы. Саша пробиралась между студентами, сосредоточенно глядя прямо перед собой.
В ресторане с видом на площадь она выбрала столик возле окна и заказала для них обоих пиццу и жареные цветки цукини. Она то и дело поглядывала в окно, на мальчиков и девочек с «веспами», и было пронзительно ясно, что ей хочется быть среди них.
— Знаешь кого-нибудь из этих ребят? — спросил Тед.
— Это студенты, — ответила она пренебрежительно; прозвучало как: «это никто».
— Примерно твои ровесники, да?
Саша пожала плечами.
— Они почти все живут дома, — сказала она. — Дядя Тедди, расскажи о себе. Ты все еще преподаешь историю искусств? Наверное, уже профессор?
Тед опять подивился ее цепкой памяти — и слегка напрягся, как всегда, когда ему приходилось говорить о своей работе: теперь он уже и сам с трудом представлял, как когда-то, поправ родительские надежды и влезая в чудовищные долги, корпел над диссертацией и доказывал миру (с горячностью, о которой неловко вспоминать), что посредством своего характерного мазка Сезанн пытался изобразить звук; в частности, на летних пейзажах — гипнотическое пение цикад.
— Я исследую влияние греческой скульптуры на французских импрессионистов. — Сказать это вдохновенно не получилось, хотя он старался.
— Твою жену зовут Сьюзен, — задумчиво проговорила Саша. — Она ведь блондинка, да?
— Да, верно, Сьюзен блондинка.
— А у меня раньше были рыжие волосы.
— Они и сейчас рыжие, — сказал он.
— Но не как раньше. — Она смотрела на него, ждала подтверждения.
— Да, не как раньше.
Пауза.
— Ты любишь ее? Сьюзен?
Этот бесстрастный вопрос угодил ему прямо в солнечное сплетение.
— Тетю Сьюзен, — поправил он.
— Тетю, — послушно повторила Саша.
— Конечно, я ее люблю, — тихо сказал Тед.
Принесли пиццу с буйволиной моцареллой, горячую и маслянистую. После второго стакана красного вина Саша заговорила. Она сбежала из дома с Уэйдом, барабанщиком группы «Крейз-арт» (которая, по-видимому, в представлении не нуждалась), и улетела с ним в Токио.
— Мы остановились в отеле «Окура» — в шикарном отеле, — рассказывала она. — Был апрель, в Японии в это время цветет сакура, все деревья розовые. А бизнесмены выползают из своих офисов, надевают бумажные шляпы и поют и танцуют под цветущими деревьями, представляешь?
Тед, не бывавший на Востоке, ощутил укол зависти.
После Токио группа полетела в Гонконг.
— Мы там жили в таком высоком белом доме на холме, вид обалденный, — говорила Саша. — Кругом вода, и тут же острова, корабли, самолеты…
— Так Уэйд сейчас тоже здесь? В Неаполе?
— Уэйд? — Она сощурилась. — Нет.
Он бросил ее тогда же, в Гонконге, уехал, а она осталась в высоком белом доме, протянула там еще несколько дней, а потом хозяин велел ей освободить квартиру. Тогда она переехала в молодежное общежитие, правда, это не совсем общежитие, там еще куча всяких производственных помещений, где люди спят прямо под своими швейными машинками: просто подгребают под себя накопившиеся за день обрезки и укладываются. Все это Саша рассказывала ему легко и беззаботно, будто это была такая игра.
— Потом у меня появились друзья, — сказала она, — и мы вместе поехали в Китай.
— Это те друзья, к которым ты ходила сегодня днем?
Саша рассмеялась:
— Дядя Тедди, я всегда знакомлюсь с новыми людьми. И не я одна, все так, когда путешествуют.
Она порозовела — то ли от вина, то ли от воспоминаний.
Тед подозвал официанта и расплатился. На душе было муторно.
Студенты на площади уже разошлись, растворились в ночной прохладе. Саша была без пальто.
— Вот, накинь. — Тед начал стягивать с себя поношенный твидовый пиджак, но она решительно помотала головой: хочет остаться в своем алом платье, догадался он. В высоких лаковых сапогах ее хромота казалась заметнее.
