— Ты давай смотри в оба, проглядим — голов не сносить!
— Да я гляжу, гляжу… Только и делаю, что гляжу…
Звонок.
Лицо на экране видеодомофона.
Шаги по лестнице…
— Что?
— Ничего нового.
Роспись в журнале.
Дежурство сдал — дежурство принял.
Темнота.
Горячий кофе в термосе на столике.
Мощная цифровая камера со специальным телескопическим объективом пред окном. И еще одна.
Окно.
Глаза.
Улица.
И ничего.
Совсем — ничего.
И вчера — ничего.
Но это — пока ничего…
Глава 15
Скоростной поезд несся по стране Германия. Никаких привычных русскому человеку купе с откидными полками, матрасами и казенным бельем в нем в помине не было — одни только сидячие места. И титана с кипятком не было. И вагона-ресторана. И проводников… И зачем такой поезд, где ни поспать вволю, не в картишки с соседом переброситься, ни чайком побаловаться, ни с попутчиками по душам поговорить…
Скучны немецкие поезда — в них только едут. Причем недалеко. А куда ехать-то, когда всю Германию из конца в конец за полдня пересечь можно да еще Люксембург с Бельгией прихватить не заметив.
И что уж совсем непривычно и противно — не слышно в немецких поездах воспетого поэтами-песенниками перестука вагонных колес, того самого — та-рам-там-там, тарам-там-там. Только что-то свистит и гудит за окном. Рельсовых стыков у них, что ли, нет? И не мелькают, слепя светом, переезды, и не оглушают страшным свистом встречные поезда, и не плачет в соседнем купе проснувшийся ребенок. Тоска…
Сидят немцы чинно, каждый в своем креслице, листают журнальчики, или дремлют, всунув шеи в специальные подголовнички, или в окно глядят. Никто ни с кем не говорит, анекдоты не травит, водку из стаканов с подстаканниками не пьет, про цены не спрашивает, про жизнь не интересуется. Едут…
Пассажиров, надо сказать, битком — все места заняты, кое-кто даже стоит. Может, в соседнем вагоне посвободней? Пройти, что ли?..
И ведь верно — в соседнем вагоне полным-полно свободных мест, а те дураки стоят… Задуматься бы, почему…
Да уж больно присесть охота.
И задремать.
Ладно, не успел…
Потому что появилась девушка в железнодорожной форме, подозрительно напоминающей эсэсовскую.
Пошла по проходу, требуя билеты и пробивая их компостером.
Билет у него был — люди его профессии без билетов не ездят и вообще ведут законопослушный образ жизни, избегая лишних контактов с представителями власти. Так что тут все в порядке.
Или нет?..
Потому как контролер вдруг задержалась подле женщины с тремя детьми. Стала ей что-то вежливо объяснять, указывая в конец вагона.
Предлагает более удобные места? Для детей…
Нет, не предлагает… А что тогда? Предлагает встать и пойти в соседний вагон, где не протолкнуться. И тычет пальцем на стену, в какую-то табличку.
Женщина чего-то просит, чуть не плачет, кивает на прикорнувших на сиденьях детей. Но контролер непреклонна.
— Найн, — твердит она, — найн!
Или у женщины с детьми билета нет?
Вроде есть.
Так в чем же дело?..
Ах вот в чем… Вагон-то первого класса. Хотя точно такой же, с такими же точно сиденьями и такими же пассажирами в том же самом поезде. Но — первого! Куда пассажирам второго вход заказан!
Ну и что, что там приходится стоять, а здесь сплошь пустые места? Так и должно быть! За то люди и платят лишние деньги, чтобы не тесниться. И чтобы ощущать себя людьми первого сорта. Вернее — первого класса. И никакая иная логика здесь не работает. И никакие просьбы, увещевания и мольбы не помогут — у кого билет первого класса, тот должен ехать в первом классе, у кого второго, тот должен из него не высовываться!
Ай-ай, какой прокол! На котором, если, к примеру, коренного немца изображать, можно в айн момент спалиться.
Так что надобно теперь по-быстрому, но не спеша встать да бочком-бочком в соседний вагон. Туда, где битком, где придется втискиваться на боковые сиденья или даже стоять. Но среди своих, среди «второклассников»…
Встал.
Огляделся по сторонам, пытаясь выделить в толпе пассажиров-земляков. Вернее, бывших земляков.
Кажется, этот.
И этот тоже.
И те два…
Как говорится — зуб даю!
Чем они отличаются от других пассажиров?.. Трудно сказать… Наверное, взглядами. Какие-то они виноватые. И еще осанкой — наши отчего-то почти всегда сутулятся, будто жизнь их пополам согнула. И еще, пардон, фигурами, что утяжелены книзу. Мешковатостью одежды… А коли улыбнутся или заговорят — зубами, которые вкривь-вкось, желтые и больше половины нет. У немцев, утех все зубки на месте, все белые и ровные, будто фарфоровые. И так и есть — не свои, вставные…
Но главное даже не это, главное — общее впечатление. Которое позволяет отличить наших от не наших почти в любой стране мира, мгновенно выделив их из толпы аборигенов. Кроме разве молодежи, что адаптируется быстрее, принимая чужую веру и окраску.
Вот и эти, хоть одеты как все, а выглядели иначе!
Но нет среди них ничего подходящего — все слишком высокие, или слишком низкие, или чересчур толстые…
Можно идти в другой вагон.
Нет, и здесь не то… Типичное не то…
Дальше идти было некуда, дальше была кабина машинистов.
Третий день он не вылезал из поездов, переезжая из города в город и встречая прилетающие из России самолеты. Вставал где-нибудь сбоку, глазея на толпу пассажиров.
Нет.
Нет.
Нет.
И этот тоже — нет…
Ничего подходящего.
Пассажиры истощались, и он ехал из аэропорта в русский ресторан, где заказывал чашечку кофе и усаживался где-нибудь в темном уголке наблюдать за посетителями. Которые, перебрав баварского пива, скоро начинали орать русские народные песни, танцевать вприсядку и жаловаться на свою здешнюю жизнь. Или, наоборот, хвастаться друг перед другом своими успехами. У них все было или хуже или лучше всех — без середины.
Ничего интересного…
Он выпивал свою чашку и уходил.
И шел в другой ресторан — тоже русский.
Или на службу в местный православный храм, где, взяв свечку, косил глазами по сторонам.
Или отправлялся в русский магазин, где торговали гречкой, сгущенным молоком и привезенными из Москвы книгами и видеокассетами с советскими фильмами. Но там его тоже интересовали не товары, а покупатели.
