Из кабины на карачках выполз Федя. Катенька подбежала к нему, помогла подняться. Взгляд у сокольничего был чумной. Он схватил Катеньку за плечо и жарко прошептал:
— Катька, я видел, что ты натворила прошлой ночью… полкабины заблевала, даже Ионычу на штанину попала…
Катенька вздрогнула, удивленно посмотрела на сокольничего.
Федя нелепо размахивал свободной рукой:
— Но ты не переживай! Я всё продумал! Скажем Ионычу, что ты от страха так обделалась. Что он сам виноват: нечего было тебя серым в лапы сувать!
Катенька сглотнула и прошептала:
— Нет, Ионыч не виноват… это я виновата… получается.
Она засмеялась:
— Я виновата! Что уж тут поделать…
— Лапушка ты наша, — просиял сердобольный сокольничий, схватил Катеньку за щеку и ласково потрепал. — Умочка!
— Спасибо, дядя Федя, — прошептала Катенька. — Что б я без вас делала…
Сокольничий сделал шаг к вездеходу, облокотился на дверцу, с какой-то исконно русской тоской уставился на тлеющий восход.
— Вот оно, светило, — прошептал Федя. — Поднимается из снега. Словно тайный град Китеж, что из озера Светлояр поднимется рано или поздно. И сейчас, кстати, можно увидеть маковки церквей в воде Светлояра, но только истинно верующим откроется тайный город… так и светило, не для всех оно… надо веровать, Катенька, и тогда в нашей жизни будет свет, много света!
Катенька мяла борт пальтишка, дергала обломанную перламутровую пуговицу.
— Дядя Федя…
— Да, лапушка?
Девочка вздохнула и решилась:
— Но ведь это не я, а вы… вы на меня… и на дядю Ионыча…
Сокольничий непонимающе смотрел на девочку.
Из кабины донесся рык Ионыча:
— Что за дерьмо тут? Что за… Федор, это ты, что ли, наблевал?!
Катенька втянула голову в плечи. Сокольничий повернулся и закричал:
— Нет, Ионыч, это Катенька! Сама призналась, что от страха так… мол, серых испугалась, вот желудок и не выдержал! — Федя повернулся к Катеньке и незаметно подмигнул. — Не вини ее, не нарочно она!
— Дрянь! — не своим голосом закричал Ионыч, выпрыгивая из кабины. — Убью!
— Да ладно тебе… — пробормотал Федя.
— Где она?! — закричал Ионыч, вращая красными с похмелья глазищами.
— Да вот… — Сокольничий показал пальцем на Катеньку. — Ты только сильно ее не наказывай, Ионыч, не нарочно ведь…
— Я ей покажу «не нарочно»! — взревел Ионыч. Словно дикий вепрь налетел он на Катеньку и отвесил ей могучую пощечину. Девочка зажмурилась. Ионыч хватил ее кулаком по плечу. Катя упала в снег и свернулась калачиком. Ионыч замахнулся ногой, целясь Катеньке в живот, но удар пришелся по рукам, которые девочка выставила вперед. Ионыч плюнул на Катеньку, проворчал что-то матерное и пошел оттирать блевотину со штанины.
Федя подошел к девочке, помог подняться. Катенька закашлялась. Посмотрела на руки: костяшки на пальцах были стесаны до крови.
— Ну что ж ты так, лапонька, — шептал жалостливый сокольничий. — Не волнуйся, и тебе как-нибудь удастся увидеть золотые купола Китеж-града, и ты искупаешься в лучах его славы…
— Не верю я в Китеж-град, дяденька. — Катенька робко улыбнулась разбитыми губами. — Мне мама давным-давно говорила, что это сказка для дяденек и тетенек, которые хотят сбежать от тягот жизни…
— Ничего-ничего, и сомневающиеся рано или поздно уверуют, — спокойно ответил сокольничий и подсадил Катеньку в кабину. — Там тряпочка где-то есть… приберись хорошенько, вытри всё, пока Ионыч не вернулся, ладушки?
— Хорошо, дяденька. — Катенька кивнула.
— Умничка, — сказал Федя, развернулся и расстегнул ширинку.
Стал писать букву «Ф» на снегу.
Глава восьмая
У Камней паслось стадо снежных туров.
Подросток в унтах и пушистой шубе следил за травоядными животинами. У ног хлопца сидел крупный белый пес — полосатый язык наружу. Собака с подозрением наблюдала за чужаками. Ионыч затруднился определить породу собаки, но решил, что это неважно — главное, псина здоровая и опасная да еще и с острыми костяными рогами на лысой макушке. Снежные туры бродили кругами вокруг подростка и его пса. Пухлыми красными отростками они всасывали в могучие мохнатые тела серую травку, росшую у подножия теплых камней, — зачастую вместе с корнями.
Федя остановил вездеход в тени высокого треугольного камня, вышел. Ионыч вытолкал из кабины Катеньку и вылез сам. Развязным шагом подошли к пастуху.
— Где Пяткин? — спросил Ионыч строго.
— Я — Пяткин, — сказал хлопец, рукавом вытирая сопливый нос.
— Марик, ты? Я ж тебя махонького знал! — Ионыч всплеснул руками и похлопал мальчика по плечу. — Вырос сорванец! Радость-то какая!
— Я вас помню, — буркнул Марик, поглаживая рычащего пса по голове. — У вас ферма возле Лермонтовки.
— Да-да! — воскликнул Ионыч, с тревогой поглядывая на собаку. — А дедушка твой где?
— Простудился деда, — сказал Марик. — Дома сидит.
— Мой старый друг Пяткин. — Ионыч покачал головой. — Заболел… беда-то какая!
— Никакой он вам не друг, — заявил Марик. — Вы у деда триста рубликов два года назад в долг на неделю брали, до сих пор не вернули.
— Вот как раз и отдам должок! — нашелся Ионыч. — Верну и мгновенно удалюсь, чтоб зря старика Пяткина не тревожить…
— Не удалитесь, — сказал Марик. — Сами знаете.
Они как по команде посмотрели на восток. Небо на востоке потемнело, клубилось, щедро сыпало жгучими синими искрами.
— Через час бурю сюда принесет, — буркнул Марик. — Пару полных суток из дома носу не высунешь — окатит, снесет.
— Эх… — пробормотал Ионыч.
Федя и Катенька молча стояли в стороне. Девочка смотрела на Марика и завидовала ему: на мальчишке была чистая теплая одежда, на лице — ни следа побоев. К тому же с ним рядом находился замечательный белый пес, с которым у Марика наверняка очень теплые отношения, а Катенькина Мурка осталась дома, голодная и одинокая. Девочка заволновалась; хотела даже попросить Ионыча повернуть обратно, чтоб забрать кошку, но побоялась обеспокоить дядю — он столько пережил, вдруг сердце не выдержит? — и промолчала.
— Садитесь в вездеход, — решил, наконец, Марик. — И тихонько езжайте за нами… Балык, ачу!
Пес помчался вперед.
— Что еще за «ачу»? — шепнул Ионыч Феде.
Сокольничий пожал плечами:
— Какой-то местный диалект. Село, что с них взять!
— Идиоты деревенские! — заключил Ионыч и хохотнул. — Быдло!
