— С моего счета переводили финансы? — изумился Рыбнев. — И кто же переводил, позвольте полюбопытствовать?
— Вы и переводили, Рыбнев, — ехидно ответила Арсения Пална. — А после закрыли счет.
— Вот интересно, как я мог это сделать, валяясь в палате в бессознательном состоянии?
— Вы же профессионал, Рыбнев. Вам и не такое по плечу.
Рыбнев заскрежетал зубами:
— Издеваетесь, Арсения Пална?
— Что вы, Рыбнев, как можно!
— Тогда скажите, не юля: зачем переводились деньги на счет больницы? Это больница службы, меня должны были лечить бесплатно.
— Это я уже не в курсе, — сухо ответила Арсения Пална. — Могу связать вас с вашим нынешним куратором Первоцветом Любимовичем — он разъяснит.
Рыбнев вздохнул.
— Спасибо, не надо. До свиданья, Арсения Пална.
— До свиданья, Рыбнев. — Она добавила: — Надеюсь, вы передумаете и все-таки вернетесь в строй.
— Я тоже надеюсь, — буркнул Рыбнев, пряча телефон в карман.
«Девушки так и шьют, — с тоской подумал он, глядя в дальний конец улочки. — По тротуару каблучками — цок-цок, цок-цок! — щебечут чего-то, радуются, а чего радуетесь-то, пигалицы? Тут человек пропадает: я то есть. Родная служба гайки закручивает, не доверяет, хочет заставить, чтоб я рассказал им о том проклятом дне; а если я не хочу говорить? В первый раз — не хочу. В первый раз у меня личное дело, в первый раз хочу об общественной пользе забыть: не смейте своими грязными пальцами лезть ко мне в бессмертную душу!»
— Не смейте! — закричал Рыбнев.
Девушки удивленно на него оглянулись. Румяный карапуз свалился с качелей и протяжно заревел. Нетрезвый парнишка в черной бандане с красным черепом поднял кулак и закричал: «Правда твоя, братишка! Не смейте! Долой!!» Схватил камень и кинул в стену. Рыбнев поспешил прочь, закуривая на ходу папироску. Достал телефон, набрал Наташин номер.
— Сударь, вы минуты не можете прожить без моего голоса?
— Наташа, простите, я не смогу сводить вас завтра в ресторан; давайте лучше в парке погуляем? Лебедей посмотрим: я знаю, вы их любите.
— Что-то случилось? — испугалась Наташа.
— Ничего особенного, сударыня, не затрудняйтесь; мелкие проблемы. Так как? Составите компанию несчастному холостяку?
— Даже не знаю. Я тут уже вся намылилась в ресторан. Хотела к случаю прическу сменить.
Рыбнев заскрежетал зубами: признаться, что он неожиданно оскудел в финансовом плане, было выше его сил.
— Вы знаете, за время пребывания в больнице я подустал от закрытых помещений. Хочется свежего воздуха. А в парке я вас на лодке покатаю. Как вам идея?
— Мне кажется, вы что-то от меня скрываете, — сказала Наташа. Рыбнев испугался, что она откажется от похода в парк, но Наташа рассудила: — Однако это не мое дело; захотите — скажете. Я согласна на парк, а прическа подождет. Вы зайдете за мной?
— Всенепременно. В три, как договаривались.
— Очень жду.
— До встречи, сударыня, — сказал Рыбнев. Остановился на мосту, прислонившись к холодным перилам, посмотрел на воду, загаженную конфетти и обертками: праздновали вчера что-то, знать бы — что. То тут, то там из воды выглядывали грустные рыбьи глаза на зеленоватых стебельках. На дальнем берегу детишки играли с эбонитовой черепахой. Черепаха шипела, пытаясь заползти обратно в воду, плевалась ядом, но для детишек яд был не опасен, — он только на умных слепых рыб и действует, и они продолжали мучить животное, переворачивая его палками и швыряя в мягкий черепаший живот тяжелые комья грязи.
— Хороша водица, — сказал Рыбнев речке, вытащил из-за пазухи модный клетчатый кепарик и натянул на голову. — А ты, Наташенька, прости: так уж получилось, что ты единственная машинистка, услугами которой я могу сейчас воспользоваться. — Он повертел в кармане «краснозубку» — персональное устройство для считывания закрытой информации. Раньше с ее помощью Рыбнев мог войти в сеть ФСД, теперь же она стала бесполезной игрушкой; вернее, почти бесполезной. Вот если у Рыбнева получится подключить «краснозубку» к машинистке во время сеанса и взломать новое кодовое слово…
Рыбнев закурил:
— Весна настала.
Обидно то, что Наташенька умрет, если у него всё получится; вернее всего умрет.
Глава десятая
Наташа, поговорив с Рыбневым, набрала длинный номер.
— Привет. Завтрашнее свидание чуточку изменилось: он меня в парк пригласил.
Из трубки что-то сухо ответили.
Наташа засмеялась:
— Дурачок, я это не ради родины делаю, а ради тебя: так что оставь свои патриотические лозунги при себе, а лучше куда поглубже засунь.
В трубке закашлялись.
Наташа намотала шнур на палец:
— Никакой опасности, он как глупый теленочек, одержимый своей травоядной жаждой мести: может слабо боднуть, но ничего боле. Это ты у меня волчара! — Она засмеялась. — Меня больше интересует наша с тобой поездка в Толстой-сити. И не смей отпираться: ты давно обещал! Я уже вся намылилась!
В трубке уныло хихикнули.
Наташа нахмурилась:
— Смотри у меня! Попробуй только обмануть! А за Рыбнева не переживай: он мне сам всё как на тарелочке с каемочкой выдаст. Люблю. Пока.
Она повесила трубку.
Выбежала в приподнятом настроении на балкон, уперлась руками в перила, закричала умытому теплыми дождями небу:
— Весна настала!
Ей ответили откуда-то снизу:
— Заткнесь, чартовка!
— Сами вы «заткнесь»! — со смехом ответила Наташа и громко хлопнула балконной дверью.
Глава одиннадцатая
Катя по тонкой льдяной корочке дотащила до подлеска санки, утерла рукавицей взмокший лоб. В санках лежал мешок с капканами; их тут было штук сорок. Ионыч когда-то приторговывал охотничьим инвентарем, и вот осталась нераспроданная партия.
Катя принялась тщательно расставлять капканы вдоль границы леса.
— Это на кого? — спросил наблюдавший за ней с пригорка мертвяк Марик.
— Это на тебя, — пряча глаза, робко ответила Катя. Сложила ладошки ковшиком: — Ты уж не серчай, Маричек!
— Вон там, у кустиков ставь, — посоветовал хлопец. — Я там часто беловику срываю, пытаюсь вспомнить как это — вкус чувствовать; могу не заметить случайно и… забыл, как это… попасться!
— Вот спасибочки!
Помолчали.
— Обидно все-таки, — сказал Марик, ковыряясь во влажной землице указательным пальцем. — Обидно так, что аж забыл слово.
— Не береди душу! — воскликнула Катя, прижимая руки к груди. — У самой сердце кровью обливается, но иначе не могу: дядя Ионыч уже не молоденький, у него сердце слабое. А ну как с ним сердечный разрыв приключится из-за моего непослушания. Как я после этого жить-то смогу?
