Катенька поднялась на второй этаж. Тут было темно, из окон сочился серебряный свет, покрывавший стену бледными пятнами, что походили на мертвые лица. Девочка вела рукой по холодным лицам-пятнам и вскоре оказалась у лестницы, спиралью уходившей вниз. Лестница привела ее в переднюю. Катенька подошла к парадной двери, огляделась. У двери штабелями стояли унты и потрепанные зонтики из легкой турьей шерсти. Катенька взяла один такой зонтик, раскрыла. У зонтика была сломана спица: свисала, как металлическая капля.
В дверь поскреблись. Катенька решила, что это серые — добрались-таки. Положила раскрытый зонтик на плечо, схватилась за рассохшийся деревянный засов, отодвинула. Толкнула сбитую из широких досок тяжелую дверь. В лицо сыпануло снежинками, мороз проник под свитер, ущипнул нос и щеки, демонстрируя, что шутить не намерен.
На пороге стоял огромный белый пес, припорошенный снегом. За спиной зверя болтался кусок оборванной веревки. Пес внимательно изучал девочку умными черными глазами. Катенька шагнула назад. Пес переступил порог, оставляя мокрые следы на конопляном коврике у входа. Стряхнул с шерсти снег. Обнюхал пол и Катины ноги, жалобно тявкнул. Катенька улыбнулась и опустилась на колени. Погладила пса по голове, почесала ему подбородок. Она раньше не видела собак так близко и мало знала об их повадках и предпочтениях, но рассудила, что ласка, которая нравится кошке Мурке, придется по душе и псу.
В изъеденной могильными червями памяти всплыло имя: Балык.
— Я пахну твоим хозяином, Балычок? — спросила Катенька, обнимая пса. — Поэтому ты меня не тронул?
Пес гавкнул. Оскалился, посмотрел на лестницу.
— Пожалуйста, не надо… — Катенька покрепче прижалась к собаке. — Дяденьки хорошие, Балычок. Честное слово, хорошие! Бывает, они совершают дурные поступки, но это не со зла, им в жизни тяжело пришлось, вот и…
— Катя!! — заорал Ионыч издалека. — Что там у тебя?!
Пес оглушительно залаял, вывернулся из Катиных рук. Катя упала, но в последний момент успела ухватить собаку за обрывок веревки.
— Балык! Стой!
Пес зарычал, дернулся. Катя вскрикнула: веревка до крови подрала кожу. Пальцы соскользнули, и Балык оказался на свободе. В два могучих прыжка он достиг лестницы и метнулся наверх. Катеньке показалось, что лестничные ступеньки сминаются под тяжелыми лапами взбешенного животного. Она с пола швырнула в зверя зонтик, но промахнулась. Балык исчез в темноте коридора. Девочка поднялась и закричала, пронзительным голосом распугав всех серых в округе:
— Дяденьки, спасайтесь!!
Глава тринадцатая
Ионыч решительно нахмурился и достал пистолет.
— Федя, спорим под интерес, что я попаду в бронзовую ручку на двери с первого раза?
— Не попадешь, — буркнул сокольничий, меланхолично догрызая турью ложноляжку.
— Откуда в тебе взялся этот нигилизм? — Ионыч со злым любопытством посмотрел на Федю. — Если бы я не был так откровенно сыт, я б серьезно на тебя разозлился, Федор. Тебе повезло, что я хорошенько набил брюхо и вместо злости испытываю любопытство.
— С тобой тоже много всяких перемен произошло, Ионыч, — обиженно прогудел Федя. — Например, в последнее время ты что-то больно много умничаешь.
— Глупостью я никогда и не отличался, — заметил Ионыч, прищурив левый глаз. — Или ты утверждаешь обратное?
Сокольничий вздохнул:
— Кому как не мне знать, Ионыч, что мужик ты умный, подкованный. Но не о том я речь веду! Не о том!
— А о чем же?
— О том, что ты используешь свой ум, чтобы провести меня, своего друга. Вот сегодня: слово за слово, и ты обвинил меня в смертоубийстве несовершеннолетнего наркомана. Но ведь это ты жал на спуск! Ты, Ионыч!
Ионыч испытал подобие стыда, но отступать не захотел:
— Может, я и нажал на спуск. Но что с того? Разве я виноват? Вот скажи мне, Федя, только не юли: кто больший убийца — судья, вынесший смертный приговор, или палач, приведший этот приговор в исполнение?
Федя пораскинул умом.
— Судья, знамо дело, больший убийца.
— Вот! — воскликнул Ионыч. Взмахнул рукой с пистолетом и нечаянно нажал на спусковой крючок. Пес Балык как раз в этот момент распахнул рогами дверь и замер на пороге, чтоб трезво оценить обстановку. Пуля раскроила собаке череп, и Балыка откинуло назад. Белая туша заскользила по начищенному паркету и замерла в коридоре, в тени у батареи отопления. Федя Балыка вовсе не заметил, только скривился от шума. Ионыч же решил, что мелькнувший в дверном проеме пес — плод его подстегнутого алкоголем воображения. — Так вот, — продолжил Ионыч, пряча пистолет за пояс — от греха подальше, — в нашем случае я — палач. А судьи кто?
— Я и Катенька, — прошептал сокольничий, уронил голову в яблочно-морковный салат и горько заплакал.
— Не переживай так, — Ионыч похлопал сокольничего по плечу. — Для упрощения ситуации снимем с тебя вину, а главным судией назовем Катеньку. В конце концов, именно она решила судьбу мальчонки, открыв нам дверь. Верно?
Сокольничий захрапел.
Ионыч подвинулся к нему, послушал минутку и, убедившись, что Федя крепко спит, перекрестил его.
— Спи, друг мой Федя. Дурак ты, конечно, но дурак хороший, полезный. Спи и мечтай во сне о граде Китеже.
На пороге комнаты появилась запыхавшаяся Катенька.
— Дяденька! — шептала она, задыхаясь. — Дядя…
Ионыч поднялся, сунул большие пальцы рук под ремень, приосанился.
— Пошли, Катюха, тарелку посмотрим. Может, ее полить надо.
— Там же буря… — Катенька схватилась за сердце.
— «Там фе буфя», — передразнил ее Ионыч, добродушное настроение которого быстро улетучивалось. — У Пяткина есть прямой ход в гараж. По нему и пойдем.
— Как скажете, дядя Ионыч.
Ионыч вышел в коридор. Случайно наступил на хвост мертвому Балыку, выругался. Пригляделся.
— До чего дошел этот наркоман Пяткин, — прошептал потрясенно. — Катюха, видела? Собственную собаку пристрелил и оставил гнить в коридоре. Вот маньяк!
— Бедный Балычок. — Катенькины губы задрожали.
— Ладно, приберись тут, — велел Ионыч. — Собаку на ужин сообрази. А я самостоятельно в гараж схожу.
Катенька кивнула и побежала за шваброй.
Глава четырнадцатая
Тарелку решили согреть в турьем дереве. Сделали глубокий надрез на красном мясном стволе, сунули инопланетный аппарат внутрь. В срочном порядке зашили рану суровой ниткой, пока вся кровь не вытекла. Тур глухо застонал, белая шерсть на верхушке «пальмы» встрепенулась и поникла. Коричневые глазные яблоки, напоминавшие издалека сочные ананасы, помутнели.
— Сдохнет, — сказал Федя.
