Это не прежний Жоржи — другой. Он кажется сильнее, выше; ему уступают дорогу, а он возвышается среди толпы горным кряжем над равниной. Огромный, могучий, с бешеным взглядом и упрямой складкой между бровей.
Я крепче сжимаю Иринкину ладошку: мы вместе, до последнего — вместе.
— Жоржи, да как ты не понимаешь! — Алекс наливается дурной кровью. — Идиоты, как вы все не понимаете? Этот человек — убийца! Он убил… он убил меня!!
— Ты — убийца! — обвиняюще кричит Жоржи. — И лжец! Зачем ты, сволочь… зачем ты Йозефа!.. — Голос его срывается. — Вы чокнутые! Вы — бешеные собаки! Зло, в тысячу раз худшее, чем игра!
Людям не до меня: они переводят глаза с охотников на пришлого толстяка. Даже не помышляя о том, чтобы незаметно скрыться, я ищу островки болезни в кипящем водовороте.
Их нет: я вылечил каждого. Отдал долги.
— Докажи! — побагровев, орет Алекс.
— Кроме тебя, некому! Забыл, как целился мне в спину?
— Что?! — взвизгивает Кори. — Тебе? Ах, сука! — и начинает продвигаться к охотнику.
Толпа — гигантская амеба — бурлит, выкидывая ложноножки. Делится на тех, кто «за», и тех, кто «против». Шумит невнятной разноголосицей — вторым столпотворением Вавилонским.
И кто-то уже пытается отобрать у охотников ружья. Те, сбившись в кучу, отбиваются прикладами. Кори вдруг оказывается нос к носу с Алексом, хватает за куртку.
— Во всём виноваты целители, Кори… — бормочет, оправдываясь, Алекс, но его никто не слушает. — Этот гад выкинул из окна девчонку, а меня… меня он убил.
Кори вцепляется охотнику в горло.
Раздается выстрел. Кори сползает на землю, в глазах его стынет удивление.
— Он приказал мне умереть! — хрипит Алекс. — Понимаете?
Люди отшатываются: в руках охотника измазанный кровью пистолет.
— Вы же знаете их дурацкую присказку: живите. А он сказал: умри! — Алекс обводит толпу затравленным взглядом. — Но я выжил! Выжил! Я что, похож на мертвого? Ха!
— Владик… — шепчет Иринка. — Это правда? Ты сказал ему…
Я не отвечаю. С Алексом творится что-то дикое, последние остатки человечности слезают с него лопнувшей шкурой. Зверь по имени Алекс убил своего друга Кори. И не заметил этого.
— Вы думаете, целители лечат? — беснуется охотник. — Нет! Обман! Им нужно ваше доверие, чтобы вы пошли за ними как бездумное стадо! Пошли на убой. Они играют вашими жизнями, и если их не остановить!..
— У тебя мертвая душа, — произносит Жоржи. Его зычный голос разносится над площадью. — Мертвецы не должны жить среди людей. — Он достает из-под полы обрез. Вспышка. Грохот. Кислый запах пороха.
Неимоверным усилием Алекс удерживается на ногах. Из развороченной груди хлещет кровь, но губы кривятся в ядовитой усмешке.
— Ну, теперь-то понимаете?! — кричит он. — А я не понимаю! Что же умерло во мне, раз я жив?
Люди молчат, объятые суеверным ужасом. Жоржи торопливо перезаряжает обрез. Кори слабо шевелится — живой, слава богу! — и мне чудится его постоянное «что?».
— Ты приказал ему умереть, Влад? — не глядя на меня, спрашивает Жоржи. — Почему?
— Да, — отвечаю, запинаясь на каждом слове. — Они чуть не линчевали меня. Я… испугался, выхода не было, и я пообещал наседающей толпе… смерть. Они не поверили. Видит бог, я не хотел убивать… Да, я сказал: «умри», но не смог до конца захотеть этого. Иначе б Алекс не стоял здесь. Но ты прав, Жоржи, я… кажется, я убил его душу.
— Это не Алекс. Это чужак. Тень!
Выстрел из обреза сносит охотнику полголовы.
— Я Алекс… — силится выговорить чудовище, в горле его клокочет, речь становится неразборчивой. Пистолет во вскинутой руке прыгает вверх-вниз.
Жоржи проламывается ему навстречу и… не успевает.
Алекс стреляет.
В меня. В нас. В Иринку.
Когда человек умирает не от игры, на подоконнике ставят свечу.
— Чужа-ак! — летит над людским половодьем, захлестывает, опрокидывает грозной волной. — Бе-ей!
Потом я узнаю, как пришедшая в себя толпа расправилась с охотниками, которые уже бросили оружие. Алекса растоптали на моих глазах, и, казалось, я корчился в агонии вместе с ним, ведь именно я, пусть и другой я, сделал его таким…
Всё это будет после. Сейчас я держу на руках Иринку с простреленной грудью, она тяжело дышит и отплевывается кровью, а я… я шепчу бесполезное: живи, живи, живи…
Источник пуст.
Я не спасу ее.
Потом я узнаю многое. Как окружившая нас толпа повторяла безумным заклинанием одно только слово: живи! Как заходились в лае бродячие псы: живи! И с веток, карнизов и крыш чирикали птицы: живи! Весь Миргород уговаривал Иринку жить.
Я смотрел на нее, только на нее, бледную, безумно красивую и умолял:
— Живи.
«Живи», — шептал ветер, «живи», — сияло солнце.
— Пожалуйста, живи, — уговаривал я.
И ко мне присоединялись всё новые и новые голоса.
Эти последние минуты тянулись как в бреду, не желая заканчиваться. Но вот дурной сон развеялся: клочья ненависти, злобы, отчаяния — черные, последние, растаяли без следа. Люди улыбались друг другу. Я исцелился сам и вылечил их. И вот что странно: я лечил не души, это выше моих сил, но люди сами поняли что-то, потянулись к новому, светлому…
И под ладонями, послушная человеческой воле, срасталась ужасная рана.
…медленно, слишком медленно…
— Живи, Иринка!!!
* * *
Я сплю и чувствую: кто-то смотрит на меня. Очнувшись от дремы, долго не могу понять: что же меня разбудило. Или мне только чудится, что я проснулся? Встаю и вижу… на подоконнике, легкая и полупрозрачная, как кисейные занавески, сидит Марийка. За окном — ночь, за окном — близкий рассвет и притихший от случившегося за день город.
Мне снится, что я проснулся…
— Привет, Влад.
— Твои волосы… что случилось? — Я гляжу на седые пряди, тонкие руки, невесомое тело. Марийки нет, я разговариваю с призраком.
— Ничего, — улыбается она. — Просто однажды я умерла. Не будем об этом.
— Ты зашла попрощаться?
— Я пришла передать тебе кое-что, от Савелия. Ведь лечить ты больше не сможешь.
— Ты встретила этого ненормального русского?
— Он нормальный, хотя это неважно. Я не встретила его.
— Не понимаю…
— И не надо, Влад.
— Скажи… ты превратилась в голубку. Ожила…
— Нет, я не ожила. И здесь — не совсем я. Мы ушли.
Грустно: опять встреча с Марийкой, я снова догнал ее. Чтобы на этот раз проститься навсегда.
