Пришлые не поехали к гостиничной стоянке, где обычно оставляли транспорт путешественники. Свернув с накатанной колеи и петляя меж необхватными стволами дубов-великанов и высоченными соснами, брички углубились в лес, в центр города. Здесь было уже не так светло, под колесами мягко пружинил ковер из бурой хвои и широких, с подворачивающимися краями дубовых листьев.
— Думаю, опоздали. — Старший выплюнул жеваную травинку и вопросительно уставился на спутников. Те пожали плечами.
— М-да, — вздохнул он. — Вчера надо было, сразу. Без проверки… И, главное, ордер уже заготовлен. Да я поверить не мог, что он здесь! Думал, по деревням отсиживается. Вчера надо было… Видали, как шныряют? Разворошили гадюшник-то. Ставлю десять к одному, что виной тому наш милый доктор.
Его молчаливые спутники вновь пожали плечами, мол, кто его знает — может, и доктор. Дальше ехали без разговоров и спустя четверть часа остановились на прогалине, щедро поросшей крапивой в половину человеческого роста, стебли которой густо опутала повилика. Старший хотел сорвать новую травинку, сунуть в рот по давней привычке — это помогало сосредоточиться; он свесился через борт, долго шарил рукой, и в конце концов обжегшись о крапиву, громко и замысловато выругался.
— Что за дерьмовый городишко, этот Лайф-сити! — разорялся он, дуя на пострадавшие пальцы. — Что за идиотские порядки! Какого дьявола эти придурки живут на деревьях, точно макаки в африканских джунглях?! Ни хрена не следят за дорогами и тем, что внизу. Я что, должен был явиться в муниципалитет, прыгая с дерева на дерево, как мартышка?! Нет, это же верх разгильдяйства — расположить управление над самой запущенной поляной!
Кони, слушая эту пылкую обличительную речь, беспокойно прядали ушами; молодцы в повозках ухмылялись, но не забывали шарить вокруг настороженными взглядами. Вверху, в кустистых кронах, где на переплетающихся толстых ветках были обустроены широкие мостки с перилами и большая площадка в виде цифры восемь, скапливался народ. Многие, перегнувшись через перила, рассматривали шумящего внизу залетного гостя. От двух толстых сросшихся дубов, в которых размещался муниципалитет Лайф-сити, уже спешил посланный разузнать, в чем собственно дело, худющий пристав с выкаченными от усердия глазами. Его тонкие, залихватски закрученные усики грозно топорщились, а каблуки сияющих глянцем сапог он впечатывал в дощатый настил так, будто маршировал на плацу перед самим дивизионным командованием. Единственным официально-властным символом пристава являлась сбитая на коротко стриженный затылок фуражка с надраенной до блеска кокардой. Остальная одежда была вполне обычной, если не считать куртки военного образца с ременным поясом, но вряд ли кто посмел бы усомниться в полномочиях господина пристава. Однако сидящие в бричках люди взглянули на посланника муниципалитета презрительно, хотя он, как представитель власти, явился осадить зарвавшихся визитеров, которые, нисколько не таясь, пожаловали в городское управление с оружием наперевес.
— Эй! — заорал пристав, свесившись с ограждения. — Кто такие? Чего надо? Почему с ружьями? Ношение и применение огнестрельных средств защиты позволено только жителям города с соответствующего разрешения властей.
— Чего, чего? — дурашливо переспросил старший. — Повтори-ка еще раз, что-то плохо слышно тебя, обезьяна.
— Кто… обезьяна?! — просипел, задыхаясь, представитель муниципалитета. Его костистое лицо побагровело от гнева, а губы, и без того узкие, сжались в еле различимую полоску, напоминающую застарелый шрам.
— Ты — обезьяна, — холодно проронил старший. Он сбросил с себя куртку, и пристав тут же сник, сдулся, как лопнувший воздушный шарик, потому что на погончиках, небрежно нацепленных на рубашку, отчетливо виднелась давно известная всем и каждому аббревиатура.
— Спускай лестницу, — распорядился пришлый, вновь надевая безрукавку. — Мы к вам по делу. По очень важному делу, — добавил вкрадчиво, а потом, брызжа слюной, заорал на столпившихся вверху людей: — Чего стали? Проваливайте! Охотников не видели? Так молитесь Богу или Аллаху, что не по вашу душу!
Народ торопливо расходился, конечно, ворча под нос, но тихо-тихо. Пристав суетился, отыскивая ключаря, чтобы взять с расположенного неподалеку склада веревочную лестницу: по тарзанке гость подниматься не захотел, объяснив тем, что он, знаете ли, не мартышка.
В конце концов лестница нашлась, ее закрепили на мостках и, размотав, скинули вниз. Охотник нацепил на спину небольшую сумку, потуже затянул ремень на груди — чтоб не болталась, затем обтер ладони о джинсы и, ловко перебирая руками и ногами, полез вверх. Двое его спутников придерживали лестницу, прочие зорко следили за местностью.
— Вернусь минут через двадцать! — крикнул с мостков старший. — Будьте начеку, парни. Альберт, Штефан, поднимитесь-ка сюда. Присмотрите тут.
Два охотника, захватив ружья, начали карабкаться по веревочной лестнице; оставшиеся в повозках люди негромко переговаривались, возница первой брички достал самодельный кисет, трубку с длинным мундштуком и, насыпав табак в чашечку, окутался густыми клубами сизого и вонючего дыма. Курил он такой ядреный самосад, что даже его товарищи, привычные к цигаркам и папиросам, закашлялись и поспешили убраться подальше.
Охотники были достаточно молоды, навскидку им можно было дать от двадцати пяти до сорока лет, кроме возницы-курильщика. Этот изрядно поседевший, с мятым, как скомканная промокашка, землистым лицом человек производил впечатление ветхой развалины, но глаза его — жгучие, живые как бы смеясь над состарившимся телом, говорили: нет, нет, есть еще порох в пороховницах, дед Прохазка всем вам, молокососам, еще надерет задницу и даст сто очков форы. Дед, прижмурившись и попыхивая трубкой, наблюдал, как Альберт и Штефан неуклюже взбираются по раскачивающейся лестнице.
— Э, — буркнул Прохазка, вспоминая бурную контрабандистскую юность на клипере «Морава», — ногу-то не так ставишь, олух. Сверзишься.
Однако обошлось: парни заняли пост наверху и принялись, как и было велено, наблюдать за подступами к площадке и за самим муниципалитетом, в котором скрылся старший из команды охотников. Пристав уныло топтался у входа — он попытался было увязаться вслед за прибывшим, чтобы предупредить тех, кто находился внутри, успеть шепнуть на ухо или подать знак пославшим его людям — насколько опасную птицу занесло в Лайф-сити. Но охотник грубо ткнул жесткой растопыренной пятерней в грудь франтоватого пристава, сжал пальцы и, ухватив в кулак темно-зеленый свободного покроя френч, бросил:
— Ты. Останешься. Здесь.
Поэтому-то, растеряв былой лоск и военную выправку, пристав болтался у входа как понурая собачонка перед дверьми магазина, куда строгий хозяин зашел купить пару рогаликов с маком, пакет молока и еще что-нибудь к завтраку.
Меж тем внутри управления шел неприятный для представителей городской власти диалог, вернее даже монолог. Заявившийся к обеденному перерыву человек повел себя неучтиво, он не желал ждать окончания обеда и с порога отмел все возражения хамским «Чихать я хотел». Сразу же взяв быка за рога и не давая вставить работникам муниципалитета ни словечка, он принялся настойчиво, резко и безапелляционно навязывать свою волю. Человек представился Алексом, фамилии не назвал.
