К месту работы выбредаю совершенно случайно. Стóит мне только окинуть взглядом широкую площадку, на которой толпится с десяток человек, и узреть два плаката с крестом и полумесяцем, вывешенных по бокам от прочной двери с позеленевшей бронзовой ручкой, как на меня снисходит просветление. Мой кабинет! Помещение, где я лечу горожан.
— Доброе утро, доктор! — нестройно приветствуют меня собравшиеся.
— Доброе, — откликаюсь. — Извините, задержался. Подождите минут пять, скоро начну прием. — Мне нужно время, чтобы оглядеть свой кабинет, «узнать» его.
Нашариваю в кармане брюк массивный ключ с хитроумно вырезанными бороздками и вставляю в замочную скважину. Ключ со щелчком проворачивается, я внимательно прислушиваюсь — звук мне, несомненно, знаком. Берусь за бронзовую ручку и, с усилием толкнув дверь, вхожу.
Гомон за спиной стихает, как отрезанный. Да тут замечательная звукоизоляция!
Обстановка внутри прямо-таки спартанская, простенькая и непримечательная: стол, два стула со спинками, обитыми потертым бархатом, — для посетителей, кресло на металлической вращающейся подставке — для меня. Голые, выкрашенные в блекло-синий цвет стены утыканы плакатами на медицинские темы. И стулья, и кресло старинные, чиненые-перечиненые, того еще времени, когда мне было лет четырнадцать, и я учился в школе. Помнится, у директора школы, господина Филина, стояло подобное кресло. Мебель и окраска стен наводят тоску одним своим видом, а разве не задача лечебного учреждения — дарить людям надежду? Впрочем, в моем случае дело не в надежде.
Сажусь в кресло и, отталкиваясь ногами, делаю оборот — забавное ощущение. Кресло подо мной неуловимо знакомо поскрипывает, чуть-чуть проседает. В углу цокают секундной стрелкой часы с фальшивой позолотой.
Кладу чемодан на стол и вытряхиваю несколько пузырьков с таблетками — они подписаны, на этикетках указаны состав, срок хранения, в общем, всё, как полагается. На столе лежат книги, журнал, пачка бланков, имеется письменный прибор, графин с водой и два граненых стакана. Ополоснув стакан, наливаю в него воду, принюхиваюсь — вроде нормальная, свежая, и отпиваю. Бегло читаю надписи на развешанных без всякого порядка плакатах: «Мойте руки перед едой», «Ешь лук и чеснок — убей в себе микроба», «Чистите зубы пастой «Креоблин»! Она эффективно позаботится о ваших зубах и предотвратит кариес!». Плакаты чересчур нелепые, вызывающие. Но они давнишние, доигровые, а значит, ценятся жителями города — простыми обывателями. Иконы новой эпохи.
Рассеянно листаю журнал — в нем сведения о пациентах и назначенных им лекарствах. Отлично! Буду ориентироваться по записям. Что ж, пора за работу, больные, скорее всего, уже нервничают.
Я не помню, как работал раньше, и доверяю подсознанию — оно должно подсказать, как и что делать. Встав с кресла, отворяю дверь со словами: «Заходите. Прием открыт!» Мимо меня в помещение тут же протискивается тщедушный мужичок в черном головном платке, пыльном сером костюме и рыхлых, почти развалившихся кроссовках — нелепейший наряд. Посетитель, недолго думая, усаживается на стул, вытягивается в струнку и кладет руки на колени — ангелок, не иначе. Обхожу его, присматриваясь украдкой: невыразительное лицо, отцветший взгляд, жидкая бороденка и сероватая кожа, покрытая красными воспаленными прыщами. Совсем его не помню.
Сажусь в кресло-вертушку и нарочито бодрым тоном спрашиваю:
— Ну-с, на что жалуемся?
— Да вот, доххтор… — произносит он, превращая «к» в долгое, произнесенное как-то странно, носом, «х». — У меня тут… ну вы сами знаете.
— Продолжайте-продолжайте, — подбадриваю я.
Мужичок чешет нос, а его глазенки — темные, помаргивающие — беспокойно бегают.
— Да вот, с Людочххой опять это… кхх… покххувыркххался… ну и…
— И? — Мне становится почти весело.
— Ну и… это… кххапает.
— Так прям и капает? А не подскажете, милейший, что именно капает?
Мужичок под моим взглядом тушуется, скрючивается. Ерзает на стуле, опустив голову:
— Ну… это. Доххтор, вы не издевайтесь, а лучше помогите, хорошо? Знаю, знаю, сам виноват, но в последний раз, а? В кххонце кххонцов, вы давали клятву Гиппокххрата! — Он чуть-чуть повышает голос, заметив, что мое лицо покраснело от возмущения. То есть ему кажется, что я рассержен, на самом деле я едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. Оказывается, я доктор самого широкого профиля! Лечу всё, начиная с простуды и заканчивая венерическими заболеваниями. Пожалуй, собой можно гордиться.
Заметив, что его слова не оказали на меня ровно никакого влияния, мужичок снова прячет голову в плечи и начинает хныкать:
— Ну доххтор… ну, пожалуйста.
— Ладно уж. Раз такое дело… помогу, конечно. Однако ж… хоть бы раз доброму доктору магарыч принес! — намекаю шутливо.
— А кхак же, кхак же! — Мужичок поспешно кивает и вытаскивает из-за пазухи плоскую полулитровую бутылку без этикеток с бурой жидкостью внутри. Горлышко бутылки запечатано сургучом — на ум тотчас приходят старинные приключенческие романы, всякие там Робинзоны Крузо и прочие несчастные, потерпевшие кораблекрушение и оказавшиеся на необитаемом острове, ведь именно таким образом они пытались связаться с внешним миром. — Вот, господин доххтор, орехховая настоечкхха, кхак обещал, собственного приготовления, сорок три градуса… орешек там, травкхи всякие, полезная штучкха…
— Градусником мерил?
— Эхх… простите, что мерил?
— Крепость настоечки своей градусником мерил? — Я, наклонив голову, усердно роюсь в чемодане, чтоб посетитель не заметил широкой, от уха до уха, улыбки.
— Ну… эхх…
— Небось, и сорока нет, а ты — сорок три!
— Эхх… ну…
— Давай сюда, — приказываю.
Мужичок отдает бутылку. Разлив настойку в стаканы, протягиваю второй пациенту.
— Пей.
— Но доххтор… мне через полчаса на работу.
— Пей, говорю. Я выписал из Миргорода особые таблетки. Исключительно с алкоголем против такого дела действуют.
— Ахх… — Мужичок боязливо вертит стакан в руках. — Но босс-то, босс… заметит, унюхает! Вы бы, доххтор, справочкху мне выписали, что по лечебному, значит, делу настойкху с вами пил, а не запросто так!
— Будет тебе справка, — успокаиваю разволновавшегося посетителя и, выхватив из лежащей на столе ровненькой стопки бланк со штемпелем «Доктор Влад Рост», заполняю пустые строчки неразборчивым, как и у всех врачей, почерком. Протягиваю мужичку три желтые таблетки с выдавленной полоской посредине.
— Одну выпьешь сейчас, остальные две — вечером, перед сном. И больше никаких Людочек!
— Что вы, доххтор, что вы, кхак можно! Ну совершенно никххакххих! С порога погоню! Встречу, через плечо три раза плюну, но не подойду!
— Правильно, — соглашаюсь. — Живи… — Я чувствую, как возникает контакт между мной и пациентом, чувствую все его хвори — и ту, что беспокоит его сейчас, и ту, которая может привести к серьезному заболеванию печени, еще что-то по мелочи. Сосредоточиваюсь и чищу организм больного, делаю это осторожно и деликатно, с расчетом на то, чтоб заметное улучшение наступило не сразу, а ближе к вечеру, по возможности, ночью. Завтра утром он выздоровеет окончательно. Не спрашивайте, как мне это удается — я просто могу, это факт, который надо принять. — Живи долго, мой любезный…
