— Вот, Илья Матвеевич, сколько взяли, столько и возвращаем, — сказал Деревнин. — Все столбцы с нашими сверены. Из тех налетчиков, которые у тебя в розыске числятся, четверо наших, по нашим столбцам проходят. Надобно полагать, они-то на Москве краденое и сбывают. Кто прав-то оказался?
— Я, что ли, не говорил, что давно пора столбцы сличить? — огрызнулся Евтихеев. — Вот так-то и бывает, когда два приказа одними и теми же ворами занимаются! И кто ж таковы?
Деревнин протянул исписанный лист.
— Нарочно для тебя в обеденное время трудился. Поставь короб, Степа! Да бережнее!
Стенька опустился на корточки и дал коробу сползти прямо к стенке. После чего встал, очень недовольный. Как искать всякие разбойные имена по трехсаженным столбцам, так «мы», а как содеянным похваляться, так «я»!
— Вон оно что… — протянул Евтихеев и сунул лист под свиток столбцов. — Ну, благодарствую! Степа, ты короб-то левее передвинь, мы туда еще один поставим.
Стенька принялся пихать короб.
— Стало быть, харя глядела на поляну? И вы пошли, куда она глядела, и там было тело? На поляне? — вроде бы благодушно повторил сказанное подьячий и вдруг взвился: — Стало быть, с неба оно туда упало! Никаких следов, трава не примята, ни тебе копыт, ни тележной колеи, а тело с облака рухнуло!
— Вот то-то и оно, — согласился Тимофей. — Мы и сами удивились. Этот Терентий сам, своей волей на поляну пришел. А уж кому это понадобилось и за что его закололи — мы знать не можем.
Тут Озорной приосанился и заговорил отчетливо, все возвышая и возвышая голос:
— Мы — людишки государевы, государеву службу исполняем, для скорости дорогу спрямили! И для чего лесным налетчикам людей на поляны заманивать и ножом в спину убивать, нам неведомо! А ведомы такие дела Разбойному приказу! И потому мы, верные слуги государевы, сюда пришли! А коли бы на Москве беда стряслась — вон к нему бы пришли!
Последние слова конюх, указав на Деревнина, чуть ли не выпел мощным дьяконским басом.
— Нишкни, окстись! — разом замахали на него Евтихеев и Деревнин. — От твоей глотки окна вылетят!
Тимофей с неохотой умолк.
— И что мне с такой сказкой делать? — спросил Евтихеев Деревнина. — Явились, праведники! Ничего не видели, ничего не слышали, только тело подобрали! Может, мне теперь ту харю спрашивать, у нее сказку отбирать?
— Какую харю, батюшка Илья Матвеевич? — удивился Деревнин.
— Они, лесом едучи, деревянную медвежью харю на дереве нашли. Поехали, куда она глядела, и тут им мертвое тело явилось. Купца Терентия Горбова тело! Где харя — сами не ведают, меж Хотьковым и Пушкиным. А мне — разгребай!
— Да уж… — посочувствовал Деревнин, понимая, что вести розыск по делу об убийстве, имея такие скудные сведения, невозможно.
Стенька же, честно пихавший свой короб, замер, вспоминая.
Медвежья харя, медвежья харя… Да куда ж она там, в голове, завалилась?..
— Пойдем, Степа, — велел Деревнин. — У меня для тебя еще дельце есть.
И так вышло, что лишь у самой двери встретились взглядами Стенька и Данилка.
Стенька признал парня, из-за которого в присутствии важных чинов опозорился. Ну, не так чтобы он один, но хитрый Деревнин сумел все на него свести. Парень уже смотрел не таким странноватым оборванцем, и это было Стеньке обидно — ишь ведь, сопляк, а в люди выбился!
А Данилка узнал непонятно с чего обезумевшего земского ярыжку. Хотя тот был не в служебном кафтане, зеленом с буквами «земля» и «юс», а в одной холщовой рубахе.
Они не поздоровались, даже друг другу не кивнули — с чего бы вдруг? Век бы оба друг дружку не встречали!
Спускаясь с крыльца, Стенька все вспомнил.
— Гаврила Михайлович! Дельце есть!
— Какое? — повернулся к нему Деревнин.
— Там про деревянную медвежью харю толковали, что к дереву привязана.
— Ну?
— Так сосед у нас есть, Савватеем Морковым кличут, он по весне резал такую харю для потехи, и у него ее украли!
— Украли? Кому же это она понадобилась?
— А тому, поди-ка, кто ее потом к дереву привязал!
Подьячий хмыкнул.
— Полагаешь, лесные налетчики у деда харю унесли и для своих дел использовали? Может, ты еще понимаешь, для чего им ту харю к дереву привязывать?
— Знак. Примета, — наугад брякнул земский ярыжка.
— Примета?..
Тут лишь Деревнин остановился и повернулся к Стеньке.
— Ты, чай, ту харю искать пробовал?
— Да зачем? Баловство одно.
— А попробуй! Ты вон в последние дни вместе со мной вертишься, как белка в колесе…
И это было правдой. Когда дьяки Земского приказа додумались, что неплохо бы сверить свидетельские сказки и судные списки обоих приказов, Земского и Разбойного, как раз Стенькина новоявленная грамотность и пригодилась!
Смысл этого был такой: Земский приказ ведал всеми преступлениями в самой Москве, а Разбойный — за ее пределами. Но где сказано, что лихой человек, живя, к примеру, в Ростокине, будет проказить исключительно на Москве или исключительно вне Москвы? Он, подлец, всюду поспеет! И очень может быть, что по делу Земского приказа проходит и уже малой кровью отделался человек, которого отчаянно ищет Разбойный приказ. Или же наоборот.
За последние дни Стенька столько всяких мерзостей выслушал и прочитал — голова пухла. Брали из Разбойного приказа короб за коробом, а сколько в каждом столбцов, одному Богу ведомо. Заодно перебрали их, свили потуже, а порченные мышами предъявили отдельно, добавив при этом, что в Земском-то приказе сам Котофей служит, а в Разбойном прикормить хорошего мышелова то ли пожадничали, то ли поленились.
Деревнин устал поменьше, не ему же короба таскать, но и Гавриле Михайловичу досталось. Но даже к концу трудового дня ясности мышления он не утратил.
Коли удалось бы дознаться, кто стянул харю и привязал ее к дереву, то можно было бы оказать услугу Илье Матвеевичу, стребовав с него какой-либо ответной услуги. И еще — Деревнин не раз слыхивал прозванье Горбовых. Коли предложить Горбовым свои услуги по розыску убийцы, то они, пожалуй, не поскупятся…
— …вертишься, как белка в колесе, жена, чай, забыла, каков с виду. Ступай-ка ты, Степа, домой пораньше, да загляни к тому своему соседу, порасспрашивай. Может, и сообразишь, кому та харя понадобилась. Узнай, для чего или для кого он ее резал, как пропала, все узнай!
Стенька в знак благодарности поклонился и поспешил домой.
Наталья и впрямь его почти не видела. То есть являлся он довольно поздно вечером, на вопросы отвечал невнятно, а однажды вызверился — работа-де срочная, велено подьячих веревками к скамьям-де привязывать, пока не справятся, а мелкие чины одно слышат: «Батогов возжелалось?» Поскольку батоги были делом житейским, а о привязывании подьячих слухи по Москве ходили, Наталья от мужа и отцепилась. Только утром выкидывала ему на стол миски с едой — подавись, мол, постылый!
