— Нет, не зови. Я все и так помню. А что? Дай-ка сбегаем да и проверим!
— Прямо среди ночи? — удивился Данилка.
— Дело такое, куманек, что и среди ночи людей поднять стоит.
— До рассвета-то обернемся? — деловито спросил Юрашка.
— А тут и бежать недалеко. Ступай, куманек, одевайся!
Данилка послушно шагнул к дверям, да обернулся, как бы приглашая Настасью с Юрашкой следовать за собой.
И увидел такую картину — рука Настасьи уже лежала на Юрашкином плече, и он уже почти обнял Данилкину куму, и, видно, собирались оба скоренько поцеловаться, да вот помешали им!..
— Ступай, ступай! — нимало не смутившись, махнула свободной рукой Настасья. — А мы за тобой!
Данилка выскочил во двор и побежал к крылечку.
Много за эти дни стряслось непонятного, однако сейчас его волновал лишь один вопрос: как же это стряслось, что Настасья в зазорные девки угодила? С ее-то красой, с ее-то норовом?
— Что Настасьица? — спросила Федосья. — Все обговорила?
— Мы сейчас ненадолго со двора пойдем, — отвечал Данилка, торопливо одеваясь. — А потом вернемся.
Он натянул ставший уже узковатым тулупчик. И снова распущенный чуть ли не до подмышки рукав смутил его.
— Погоди, крестненький, — велела Федосья. — Скидывай эту лопотину! Есть у меня для тебя получше шубейка.
— И сапоги! — добавила Авдотьица. — Мне-то мой новые купил, а старые мои ему впору будут. Чего ж по снегу-то в лаптях?
Данилка посмотрел на статную, крупную девку и поверил — да, должны быть впору, велики бы не оказались…
— Шапку еще у меня купчишка забыл, — добавила Марьица. — Хорошая совсем шапка, надорвано только, ну да зашить можно. Раз ты конюх, то шить, поди, умеешь!
Данилка смолчал.
Конюхи-то сбрую чинили, и весь швейный приклад у них для этого водился, да только кто ж пустит к такому делу парня, приставленного к водогрейному котлу?
— Так я сбегаю, — предложила Авдотьица. — Я ж тут рядышком живу, я живо!
— К моим загляни, — попросила Марьица. — Спят ли? И скажи бабушке, чтобы шапку дала.
— Так это ж мне какой крюк?!
— Беги, беги, ноги у тебя длинные! — напутствовала Федосья. — А ты, миленький, садись да ешь.
— Настасья ж с Юрием, не знаю, как по батюшке… — Данилка что-то не смог назвать самоуверенного, но во всем покорного Настасьице парня Юрашкой.
— Они у меня в избенке, что ли, остались? — спросила Феклица. — Ну так ты ешь, ешь, светик! Ты и голову обглодать успеешь, и зайца вон мы не доели. Часто ли тебе такое достается? Знай ешь да помалкивай!
— Не евши легче, а поевши — так крепче! — подсказала Матрена Лукинишна.
— Наш Абросим есть не просит, а ест — не бросит! — вставила свое словечко Федосья.
— Не евши, не пивши, и поп помрет! — Феклица силком усадила парня на лавку. — Давай, наворачивай! Чтоб не трещал на все государевы конюшни, будто девки с Неглинки тебя голодным отпустили!
И точно — как раз заячью ногу Данилка обгладывал, подобрав перед тем всю окружавшую зайца печеную репу, когда явилась Авдотьица с мешком, и тут же следом — Настасья и Юрашка.
Как они, идя, шеи себе не переломали — Данилка понять не мог. Даже в тесной горнице, часть которой была отгорожена крашенинной занавесью, передвигались бок о бок, за руки держась и друг дружке в очи заглядывая. Вот тут бы им и споткнуться, однако не спотыкаясь, подтверждая поговорку, известную Данилке еще с оршанских времен: о том, что дураков, влюбленных и пьяных сам Бог бережет.
— Ого! — подивилась Настасья, глядя, как девки вовсю снаряжают Данилку. — Вон каково моим кумом быть! Гляньте, девушки, — ишь, красавец!
Надо полагать, ничего с Данилкиной рожей не произошло, как была с перекосом, так и осталась. Но хоть и старая, да просторная шуба позволяла стоять, расправив плечи, и пусть не было из-под нее толком видно ног в красных сапогах, но и ноги упирались в пол иначе, а шапка оказалась вовсе ладная, если бы Марьица не показала, где надорвано, сам бы и не заметил.
— Для кого-то будет красавцем, — предрекла Матрена Лукинишна.
— Ну, пойдем, что ли? — вроде и спросила, а на самом деле приказала Настасья.
— Ступайте с Богом! — вразнобой откликнулись девки.
Они вышли втроем. Во дворе Юрашка подобрал палку — на случай от псов обороняться.
— Опять снег повалил, — недовольно сказал он.
— Беда невелика, — отвечала Настасья. — Зато красиво как!..
— Вот только на красу нам сейчас и любоваться…
— Да уж… Ничего, Юрашка! — Она хлопнула своего дружка по плечу. — Мы с тобой в потемках сидели, а тут, гляди, лучик прорезался! И поглядим еще, чья возьмет.
— Далеко ли идти-то? — спросил он.
— До Златоустовской обители, а там совсем рядом.
Данилка молча шел за ними и наслаждался скрипом сапог по снегу. Пусть не новые, да разношенные! И ноге в них ловко.
Перейдя Мясницкую улицу, они углубились в переулки.
— Вот и пришли, — Настасья показала на невысокий забор.
— Вот ты куда вела! К Федоре Тимофеевне!
— А разве девка, что у нее живет, не поломала осенью ногу? — спросила Настасья. — Все же знали! И что хроменькая может остаться — бабки говорили, и что по скользкому без посоха ходить боится — тоже всем ведомо! Ты же и сам ее видел, как они на богомолье ездили. И что Федора из жалости рядит ее без меры, как княжну?
— Ловко ты сообразила! Ну, сюда и впрямь можно в любое время стучать — откроют, — Юрашка постучал палкой об забор.
Никто не откликнулся — даже пес.
Юрашка замахнулся еще раз, но глазастый Данилка удержал его руку.
Поверх забора он углядел что-то продолговатое и темное на снегу и тут же показал это своим спутникам.
— Уж не кобель ли? — спросил громко.
— Нишкни! — вдруг с двух сторон зашипели на него Настасья и Юрашка. И поволокли прочь, за угол.
За углом же они обнаружили санки наподобие извозчичьих, запряженные бурой кобылешкой. Совсем плохонькие были на вид санки, да только что они тут поделывали среди ночи, когда кобыла и та должна дремать в стойле?
— И точно!.. — произнес ошарашенный Юрашка.
Они с Настасьей принялись совещаться, не обращая внимания на удивленного Данилку. И странным было то совещание…
— Не можем мы сейчас в это дело путаться! — убеждал Юрашка. — Своих бед хватает!
— Да коли Гвоздь в него впутался, стало быть, и княжич наш ненаглядный неподалеку, — с такой ненавистью произнесла Настасья, что Данилке сделалось не по себе. — Да только что они в такое время у свахи в дому позабыли? За каким бесом прикатили? Жениться им, что ли, невтерпеж стало?
