Тем двоим, что орудовали древком от бердыша, удалось преодолеть те мертвые точки, в которых отсыревшая дверь едва ли не срослась с камнем. Это произошло внезапно, Стенька, чтобы не схлопотать древком, шагнул еще вниз и промахнулся — нога пошла мимо ступеньки и, хватаясь за воздух, он выронил засапожник. Сперва раздался звон ножа о камень, а потом — и шум от замедленного узкими стенами падения.
— Филатка, прочь! — закричала женка. — Получай, блядин сын!
— Берегись! — отвечал незримый Филатка.
И тут же грянул выстрел.
Стреляли наугад — пуля не коснулась Стеньки, а ушла куда-то вниз, к каменным ядрам. А то, что он шлепнулся на задницу и вывалился из ниши, случилось бы и само, без всякой стрельбы. От боли ярыжка взвыл — и тут же услышал топот убегающих ног.
Он выждал несколько. Те двое, наверху, не возвращались. Тогда он тихонько принялся звать:
— Мироша! А, Мироша?.. Ты где?..
Мирон не отзывался. Стенька, испытывая страшную боль в самом хвостике, перевалился на бок и кое-как встал. Придерживаясь за стену, он побрел в темноте к ходу, продолжая призывать Мирона.
Оказалось, тот с факелом совсем глубоко забился, а при выстреле растерялся.
— Да ладно тебе, — сказал Стенька, растирая рукой сквозь подрясник пострадавшую задницу. — Пошли. Они там дверь-то почти отворили. С Божьей помощью вылезем…
— Куда вылезем-то? — жалобно спросил Мирон, глядя на Стеньку уже с некоторым уважением.
— То ли в Набатную, то ли в Константино-Еленинскую.
Он опять поднялся по узкой лестнице. Дверь была приоткрыта на два вершка. Но теперь уже можно было ухватиться, упереться ногами в стену и тянуть рывками. Наконец, когда щель стала в четверть с небольшим, Стенька рискнул и начал пропихиваться. Втягивая живот и всяко извиваясь, он проник по ту сторону двери. Тогда Мирон передал ему снизу факел. Стенька пристроил его между лежащими на полу камнями, что вывалились из свода, нашел брошенное женкой с ее помощником древко от бердыша и принялся бить в дверь, чтобы расширить проход для Мирона.
Тут он столкнулся с воистину неразрешимой задачей. Мирон и так-то едва-едва пропихнулся в нишу. А когда дверь распахнулась, то еще более сузила проход. Ему и нужно-то было миновать пространство меньше аршина! Однако сделать этого он никак не мог.
— Будь ты неладен! — воскликнул наконец Стенька. — Отъелся на казенных хлебах! Скажу вот Деревнину, чтобы отставку тебе дал! Ярыжка, называется! Наел чрево, как у попа, а туда же — в ярыжки!..
— Как же быть, Степа? — жалобно спросил Мирон.
— Как быть?.. — Стеньке полезли в голову мысли одна другой краше.
Самая из них разумная была — коли тут, в погребах, когда-то порох хранили, поскрести по полу — авось эта грязь порох и есть, нагрести ее к косяку, да и кинуть туда зажженный факел!
А самому спрятаться за угол!
— Вот что, Степа. Ты на меня времени не трать, — мужественно решил Мирон. — Я тут останусь, а ты выбирайся. Потом за мной придешь.
— А куда ж я за тобой приду? Я тут, может, еще сутки зайцем петлять буду.
— Я на троекуровский двор вернусь. В верхнем ярусе того боярского подвала засяду. А ты, как выберешься, беги к Деревнину, растолкуй — пусть он сам за мной придет. Пусть скажет, что мы по его боярскому делу розыск вели, да и попались… Заодно и разберемся…
— В чем, Мироша?
— Почему боярин не велел в погребе нору заделать — ту, за бочкой капустной. Ведь донесли же ему! Не могли не донести! Сперва — приказчику, потом приказчик — боярину.
Стенька почесал в затылке.
— Экий узел затянулся… Есть ли что общее между младенцем, упокой Господи его душеньку безгрешную, и этими норами?
— Есть, Степа, — уверенно сказал Мирон. — А теперь ступай с Богом.
И так он это сказал — Стеньку прямо по сердцу резануло. Маленький, толстенький, только что и суетился, и ругался, и хныкал, и молился с перепугу, — а надо же! Собрался с силами и принял единственно верное решение. И будет теперь сидеть в подвале, ждать помощи. А когда та помощь придет — неведомо…
— Ты, Мироша, попробуй бочку отпихнуть. Ты ногами вперед в ту нору забирайся, ногами ее толкай, — посоветовал Стенька, искренне терзаясь оттого, что вынужден бросить товарища.
— Коли другого пути не будет — полезу бочку выпихивать, — согласился Мирон. — Ну, пойдешь ты, блядин сын?
— Господь с тобой, — не обидевшись, отвечал Стенька и, взяв закрепленный в камнях факел, зашагал туда, откуда появились и где бегом скрылись решительная женка и ее молодой помощник. В другой руке он держал древко от бердыша. Какое ни есть, а оружие…
* * *
Дорога измучила Данилу до того, что лишь своей шляхетской гордостью и был жив. Доставив казанскому воеводе государево послание, взяв через день ответное, а все свободное время прорыскав по Казани и собрав сведения, они отправились в путь. Разве что кони малость отдохнули.
Усталость навалилась, когда уже берегом Москвы-реки подъезжали к Коломенскому.
— Да подтянись ты! — с досадой велел Богдаш. — Немного осталось, вон уж Вознесенский храм виден!
И точно — стоило поднять голову, как встала перед глазами острая белая башня, увенчанная крестом.
Показав воротным сторожам свои подорожные (бумага, выданная Приказом тайных дел, сразу внушила почтение), Богдаш и Данила въехали в обнесенное невысокой стеной Коломенское. Тут же спешились, Данила остался с конями, а Богдаш как старший поспешил вызвать через знакомого стольника кого-либо из башмаковских подьячих.
Приказ тайных дел последовал за Алексеем Михайловичем не только из государственных соображений, чтобы всегда быть под рукой, но и ради знаменитой царской потехи — соколиной охоты. Именно под Башмаковым были все сокольники, старшие и младшие, включая мальчишек, без которых не обходились при обучении молодых птиц — мальчишки шумом и погремушками мешали пернатому ученику спать, пока он от усталости не смирялся и не давался наставникам в руки. А в Коломенском охота была знатная — какой
только дичи не водилось в прибрежных камышах…
Данила, стоя при бахматах, которых тоже долгий путь уморил, разглядывал обшитые тесом, изукрашенные резными вызолоченными подзорами, островерхие терема и пробегавших между ними людей.
Государь надумал строить большой летний дворец, но строил понемногу. Года за два до того были возведены немалые хоромы, однако их для растущего семейства не хватало. И сейчас помещения для царя с царицей и царевича Алексея Алексеевича были готовы, сказочно хороши, Данила даже разглядел издали деревянного двуглавого орла над государевым окошком, а хоромы царевен старших и меньших стояли неприкаянно, еще без нарядных
крылечек, без гульбищ, без переходов, даже сени между помещениями царицы и царевен еще не были выстроены.
