— Бывал. Мы с тобой тут, в Казани, все обойдем, с людьми потолкуем, тайник проверим. От Тайницкой башни ход к речке ведет, чтобы при нужде крепости без воды не остаться. Убедимся, что цел. Учись, Данила, пока я жив.
Данила только усмехнулся. О том, как государь под Ригу ходил, он знал не хуже Богдана, да только знания пришли из иного источника.
Тот белорусский полон, который пригнали зачем-то в Москву после того, как в самом начале войны удачно был взят Смоленск, а также Орша, Полоцк и иные города, старался селиться в одном месте, люди друг за дружку держались. Так вышло, что Данила, угодив на Аргамачьи конюшни, от своих отстал, да еще затаил обиду — когда они с больным отцом мыкались, не находя пристанища, никто из тех полоняников на помощь не пришел, хотя иные уже начали обустраиваться в чужом городе. Потом, разумеется, обида прошла, и, случайно повстречав знакомца, бывшего оршанина, Данила стал бывать у него, а затем и у других мещан.
Само слово «мещане» было для Москвы сперва диковинным. Полоняники стали называть себя московскими мещанами, потому что город они тоже называли по-своему — «место». А коли переложить на русский, то мещанин — просто-напросто посадский человек. Но Москва перекладывать не стала, и те улицы, где эти люди селились, готова была звать Мещанской слободой. Селились же они на Троицкой дороге за Сретенскими воротами, причем земли им там государь велел в конце концов давать безвозмездно, и чем дальше от Москвы — тем просторнее были мещанские дворы, чтобы владельцы разбивали сады и вскапывали огороды.
Разумеется, мещане следили за ходом польской войны, но следили по-своему, без особого почтения к государю, и новости передавали на ушко. Даниле тоже перепадало — и он не удивлялся потаенному злорадству знакомцев. От них и знал, что поход под Ригу был неудачен, государь по неопытности не учел загогулин европейской политики, понадеялся на датчан, обещавших помочь флотом, но так их под Ригой и не увидел. Город взять не удалось, хотя лазутчики доносили, что магистрат не против бить государю челом и вынести ключи. Летние месяцы, наилучшие для войны, были потрачены напрасно, в октябре пришлось отступать. Сильно огорченный неудачей государь более на войну не ездил, лишь принимал у себя в палатах гонцов. Война длилась уже без него — и нельзя сказать, чтобы успешно…
В бане Богдан с Данилой парились наскоро — чтобы не опоздать к общему столу.
— Ах, утомился, насилу с полка свалился! — сказал, выходя в чистой рубахе, Богдан.
Эта немудреная шутка всегда вызывала хохот и доброе к шутнику отношение.
— Благодарствую на пару, на баньке, на веничке! — сказал и Данила, но не громогласно, а тихонько, и не всем, а старенькой бабушке, которая снабдила их всем необходимым — вениками, вехотками, простынями сурового льняного полотна и шайкой, в которой мок заранее распаренный чистотел, который при нужде заменял мыло, а травой его растирали тело от чесотки, шелудивости и прочих бед, которые подстерегают путника, ночующего в пути незнамо где.
— А ты бы, молодец, поужинав да помолившись, сразу спать шел, — строго отвечала бабушка.
Данила не нашелся, что ответить. Уж, казалось бы, совсем на ладан старая ведьма дышит, так нет же — еще и за девками следить исхитряется!
— Ну и шут с ней, — сказал Богдан, узнав про бабушку. — Девки толковые, найдут, где спрятаться, им не впервой!
И точно — нашли…
Конюхи вышли из подклета поочередно — как бы по нужде. И сгинули во мраке. Богдана ждали справа от ворот, у стены монастырского приказа, а Данилу — напротив ворот, через дорогу, за монастырем Куприяна и Устиньи. Он бы впотьмах мимо проскочил, но Дуня перехватила грудь в грудь, и случайное объятие вышло жарким и костоломным, а поцелуй — долгим-долгим.
— Держи-ка, — девка первым делом всучила ему тулуп, снятый, надо думать, с десятипудового верзилы. — А я рогожку понесу.
— Куда ж мы пойдем? — спросил Данила. — Я тут ничего не знаю, ты веди!
— Можно бы в подклет, да там я не одна сплю, там не вздохни и не охни, — отвечала Дуня. — А коли не побоишься, можно и в ханский дворец.
— Какой еще дворец?
— А был в Казани хан, и когда Казань царь взял, то хана убили, а его женка с башни сбросилась, — объяснила Дуня. — И тот дворец, где они жили, порушили, камень на другое строение по сей день берут. Потому и не заравнивают место, что камень оттуда берут. Так там укрыться можно. Там еще есть такие подполья, что спустишься по лесенке — и как в комнате окажешься. Можно взять с собой рогожу да чем накрыться — и никто нас там
не увидит.
— Это ты ладно придумала, — одобрил Данила и снова тесно прижал девку. — Так идем, что ли?
— Да не улицей! — воспротивилась Дуня, когда он по простоте своей устремился было обратно в сторону боярского подворья. — Увидят же!
— А как?
— А задворками!
Дуня повела его по-за Троицким монастырем, за монастырскими огородами, велела смотреть под ноги — с давних времен, когда здесь был ров, осталась ложбина, в которую днем до сей поры никто не падал, а вот ночью — случалось. Ложбину, взявшись за руки, одолели, повернули и вышли прямо к церковке.
— Это храм святой Ирины, — сказала Дуня. — Погоди — самую малость осталось.
— А это что? — Данила мотнул головой, указывая на высоченную уступчатую башню. Она угловатой черной глыбищей обозначилась на ночном небе, а на самой высоте светился огонек.
— А вот отсюда ханская женка и сбросилась.
— Вон прямо оттуда? С самого верху? — уточнил Данила. Строение показалось ему совершенно неподходящим для такой цели.
— Ага, и все косточки переломала… — Дуня, представив такие страсти, перекрестилась и прижалась к своему избраннику. Тулуп, даже свернутый, сильно мешал обниматься, и Данила осторожно высвободился.
— Вот и пришли.
Вроде только что была девка рядом, держала за руку — и как в землю ушла!
— Дуня!.. — позвал ошарашенный таким чудом Данила.
— Тише ты, нехристь… Сюда, сюда… — прошептала снизу Дуня. — Ступеньки высокие, не бойся…
— Сломаю я тут с тобой шею, — недовольно буркнул Данила, и тут же ему пришло в голову, что девка-то не впервые лазит ночью в развалины ханского дворца. С одной стороны, и неприятно было знать, что до тебя ту каморку и ту рогожку опробовало невесть сколько народу, а с другой — должен же человек с дороги разговеться, и не отецкую же дочь для этой надобности улещать… Тем более — не пост, не праздник и не ночь на среду или на пятницу. Хоть в малой мере, а порядок соблюден.
Шаря ногой наугад в темноте, он спустился ступенек на восемь, а то и на десять, после чего Дуня велела хорошенько пригнуться и втянула его уже в полнейший мрак.
— Сыро тут, — заметил Данила.
— Не беда, согреемся! — И девка, имевшая, надо полагать, кошачьи глаза, сразу оказалась у его груди, приласкалась, поцеловала, оттянув ему ворот, в шею.
