Понимая, что тощим своим и немолодым телом вряд ли угодит крепкому молодцу, Дарьица стала прикармливать юного и явно неопытного конюха, сулейка с хлебным вином тоже пустой на столе не бывала. Данила сперва не возражал по отсутствию навыка в таких делах, не чуя ловушки, а потом поздно было.
Лучшая подружка Дарьи, тоже вдова, Марьица, проведав о такой Дарьиной удаче, пригляделась к Даниле и рассудила, что парень хоть и не писаный красавец, однако и не дурен, опять же — Дарьица-то расцвела майским цветом! Марьица принялась наряжаться и румяниться, чем и навлекла на себя подружкины подозрения. А уж после того, как вдовушки сцепились и, с дикой руганью выплясывая на потеху всем соседям по двору, битый час норовили друг дружку опростоволосить, бабы Конюшенной слободы уразумели: Данила-то
молодец завидный! И пошло-поехало — не столь ради его неслыханных и невиданных достоинств, сколь ради того, чтобы друг дружке досадить…
И Данила в простоте своей, и конюхи полагали, что славой парень обязан исключительно самому себе. А ведь не будь той драки-дележки — подпирать бы Даниле заборы, лишь облизываясь на статных молодиц…
В короткий срок изменилась его повадка. Он, понятное дело, не стал красавцем, как Богдаш, но тело научилось всюду располагаться вольготно, уста усвоили особый способ при беседе с бабой или девкой ронять слова чуть свысока. Что-то и впрямь у Желвака позаимствовал, а что-то пришло от уверенности — обычной уверенности поменявшего из баловства пять-шесть полюбовниц молодца. Одно было неистребимо — привычка раскачиваться, как дерево в бурю.
— Вон, вон, — тут Богдан перешел на шепот, — да гляди же, дурень…
И точно — из воеводиных ворот две миловидные девки объявились, с лукошками, будто их за делом послали, и, переговариваясь, пошли по улице, да так, чтобы пройти как можно ближе от столичных жителей.
— Знаю я их затеи… — с тем Богдан вдруг заступил девкам дорогу. — А что, умницы, не поздно ли на торг собрались?
— А с чего ты взял, молодец, будто мы на торг собрались? — бойко отвечала та, что повыше, под стать Богдану — русоволосая, круглолицая, с таким жарким румянцем, с таким хитрым прищуром, что Данила молча залюбовался.
— А мы тут люди приезжие, порядков не знаем, — как бы отвечая на вопрос, объявил Богдан и подбоченился. — А зовусь я Богдаш, прозваньем — Желвак, а товарищ мой — Данила.
— Так вы и есть государевы гонцы? — спросила девка с таким видом, будто знать о том не знала и ведать не ведала.
— Государеву службу правим, — подтвердил Богдан. — Мы, царевы конюхи, молодцы веселые, не жадные, нам сам государь заповедь дал: делу — время, да и потехе — час!
Государь говорил такие слова, когда объяснял свое пристрастие к соколиной охоте, об этом все знали, но Данила не стал портить товарищу складную речь.
— А мы при боярыне состоим, я — ключницы дочка, да Дуня — комнатная девушка.
— Тебя-то как звать, красавица? — понизив голос, проворковал Богдан. Столько неги и еле скрываемой страсти подпустил, что девка беззвучно ахнула и не сразу даже ответила, что Василисой.
Так оно само и вышло, что себе Богдан отхватил самую красивую из девок, Даниле же по безмолвному соглашению досталась другая — темноглазая и малость раскосая Дуня. И коса у нее была не так богата, как у Василисы, и косник — ленточка расшитая, и повязка на голове простенькая, и стать — не та, так что Данила даже несколько обиделся на шустрого товарища.
— А для вас велено баню истопить, — рассказала Василиса, — и после бани ужином накормить, а постелят вам в подклете. Вы, чай, с самой Москвы не парились!
— Да где ж в дороге париться? — удивился Богдаш.
— Леший разве что к себе позовет или медведь в берлоге каменку наладит, — вступил в беседу и Данила. — Дорога-то все лесом да лесом!
— И не боязно вдвоем-то? — Василиса всем видом показала ужас и восхищение.
— Нет, не боязно, — успокоил Желвак. — Мы ведь не безоружны.
Говорить, что от яма до яма умудрялись добираться в обществе иных путников, а однажды невольно возглавили и целый купеческий обоз, было это не доезжая Арзамаса, Богдан не стал, а Данила тоже не напомнил.
— Зато теперь похлещемся веничками вволю — все дорожные грехи смоем! — пообещал он.
— Вы, молодцы, велите только, чтобы свежих веников дали! — вдруг забеспокоилась Дуня. — В свежих вся сила! Вот как молодой лист на березе в полную спелость войдет — тогда и надо ломать.
— А ты почем знаешь? — спросил Данила.
— А бабушка научила.
Таким образом, беседуя кто о чем, Богдан с Василисой — о дорожных хлопотах, а Данила с Дуней — о банных вениках, и сговорились встретиться, как стемнеет.
Понятное дело, ни на какой торг конюхи уже не попали.
— Завтра прогуляемся, — решил Богдаш. — Письмо воеводе — это полдела. Вторая половина — разведать, как крепость соблюдается, готова ли к осаде. А то деньги на пушки выпрашивать воевода горазд, а на что эти деньги идут — одному Богу ведомо.
Данила уставился на него с восторгом. Надо же — сидит в кремле воевода, думает, что он тут главный, и знать не знает, ведать не ведает, что прислал государь двух конюхов, и от их доклада воеводина судьба зависит! Ради одного этого стоило задницу о седло отбить…
— Государь и велел докопаться до правды — на что деньги уходят, — продолжал Богдаш. — А поскольку я в Казани бывал, меня Башмаков и приказал послать.
— Неужто ты и в крепостях разбираешься? — недоверчиво спросил Данила. И впрямь казалось странным, что конюх, которого можно застать с навозными вилами в руках, имеет такие познания.
— Поневоле научишься на государевой службе. Да и глядеть умею. И уже кое-что приметил. Вот тебе — на что только глаза дадены? — спросил ехидный Богдашка. — Вместе ведь ехали, ты во все стороны таращился, и что углядел?
Данила молчал. Признаваться в своих оплошностях он не любил.
— Бог с тобой, растолкую… Как мы до Тайницских ворот добирались?
— Погано добирались, — вспомнив узкие улочки и людишек, лезущих прямо под копыта, буркнул Данила.
— А все потому, что воевода, вроде тебя, глядит, да не видит. Не приметил, что посад чересчур близко к кремлю встал. Кремль — крепость, где при нужде все смогут отсидеться. Мало ли какие дикие народы взбутятся и на Казань двинутся? Стало быть, перед кремлем должно быть пустое место, чтобы никто не мог к стенам незамеченным подкрасться. А тут понастроили! Такое я уж видывал в польскую войну.
— Ты на войну ходил?
— Мы, конюхи, уж два года как за Приказом тайных дел числились, когда я под Ригой побывал. Крепость знатная, так и не взяли. Но под самые стены подступали, к водяному рву, а знаешь почему? У воеводы ума недостало сады и рощи вокруг пожечь, посад с землей сровнять.
— И ты там был?
