Но во вторник Стенька вышел на торг, походил, потолкался, съел дармовой гречишный блин — и проникся отчаянной завистью. Вся Москва гуляла — один он при деле состоял! Подумав, что один день ничего уже не изменит, что и правые, и виноватые — все сейчас пьют, гуляют и забавляются, Стенька решил хоть сбегать на реку, поглядеть бои. Благо бежать было недалеко.
И попы в церквах, казалось, норовили поскорее управиться — сразу после утренней службы народ хлынул к Москве-реке.
Шли семьями — хозяин с хозяйкой, чада с домочадцами, особенно выделялись нарядные девки на выданье. Для них потеха была особо волнующей — молодцы, что схватывались биться, казались наикрасивейшими, и сердце замирало при мысли, что и жених будет таков же! Шли все — и старухи с клюками, и молодые женки, многие, невзирая на морозец, с младенцами на руках. Пропустить мужскую потеху — это было немыслимо.
На расчищенном льду с утра шли приготовления к первому сегодняшнему бою. Хорошо, ночью выпал снежок, присыпал кровавые пятна. Расквашенный нос — вроде и невелика беда, а с головы до ног окровянит, еще и соседям достанется.
Приходилось сообразовываться с тем, что сам государь и его приближенные захотят потешиться боями. Место поэтому выбирали между Тайницкой и Благовещенской башнями, смотревшими на Москву-реку. Сверху, с башен, как раз все отлично видно. А коли государь захочет разглядеть бой подробно — о том предводителей стенок нарочно известят, и их даже искать не придется, потому что они сами на видном месте торчат. Прибегут молодые стольники и всякий мелкий дворцовый чин, разгонят простой народ, и на санях, посреди которых нарочно устроено высокое сиденье, прибудет сам Алексей Михайлович.
По расчищенному льду провели черту и присыпали золой. На этой черте, боевой, полагалось сходиться двум стенкам. Другие две располагались — каждая саженях в десяти от главной, назывались они — потылье. Если одной стенке удастся вытеснить другую за потылье — бой выигран!
И еще несколько боев состоится тут же — пока не ударят церковные колокола, созывая к вечерней службе. Тогда возбужденные зрители сойдут с утоптанных мест и побредут к ближайшим храмам.
Время было начинать — уже и бойцы-кулачники тех двух стенок, которые должны были сразиться первыми, спустились на лед, каждая ватажка в три десятка человек — особо, и выпроваживали на берег увязавшихся следом и норовящих устроить свое сражение парнишек. Стояли они кучно — до поры, чтобы противник раньше времени не догадался, кем сильны чело и крылья.
По обоим берегам, словно бы и в толпе зрителей, стараясь слишком не выделяться, стояли записные бойцы, похвалявшиеся тем, что еще не решили, на чьей стороне выступить. Иной купец, немало поставивший на свою стенку и при начале боя совсем Божий страх и стыд потеряв, хватал такого хитреца за плечи и рукава, сулил деньги неимоверные. Коли удавалось сговориться — били по рукам, и надежа-боец, как его теперь называли, торопливо сбегал вниз, стягивал с головы шапку, складывая ее нужным образом и закусывая. Он влетал в третий ряд терпящей бедствие стенки, чтобы в нужный миг прорваться вперед, разметать противника на обе стороны и, пробивши вражескую стенку и обеспечив победу своей, тут же возвращался назад.
Стенька, покрикивая, проложил себе дорогу к хорошему месту — на крутом берегу, чтобы сверху видеть все тонкости боя. И тут же его обступили шумные люди, тут же принялись показывать руками, называя знакомых бойцов поименно. Бабы и девки пока еще негромко ахали да перешептывались, но Стенька знал, какой они в нужную минуту подымут визг.
Он посмотрел направо — там была стенка, которую возглавлял молодой Трещала. Этого бойца Стенька признал сразу. И тут же вспомнил всю ту ересь, которую незадолго до Масленицы плели знатоки в приказе: Трещала-де пьет не просыхая, сам сделался пьянее вина, Трещала-де бойцов растерял, Трещала-де против Одинца не устоит…
Сам герой этих россказней уже присутствовал, совещался с бойцами. Сам он, надо полагать, вставать в стенку не собирался — берег себя для государевой потехи. Потому был одет в хорошую шубу и шапку, которую жаль было бы закусывать, бросаясь в бой. Закушенная шапка спасает зубы, пускает иной удар вскользь, но бывало и так: шапка летит в сторону, а во рту у бойца — лишь клок меха.
Стенька посмотрел налево — там он увидел знакомые лица ямщиков из Тверской слободы. Ямщики уже выдержали вчера бой с молодцами из Рогожской слободы, хотя с трудом, а побили их, раззадорились и решили выйти против стенки самого Трещалы.
Ямщики привели с собой языкастого деда. Пока младшие наводили боевую черту, он вышел вперед, очень собой гордый и довольный. Дед драться не собирался, а лишь задирать противника.
— Что затосковали, молодцы! — крикнул он Трещалиной стенке. — Не печальтесь — за одного битого двух небитых дают, да и то не берут!
Бойцы держались стойко, делая вид, будто никакой дед к ним не цепляется. Он же старался что было силы — может, свои у него в стенке стояли, а может, наняли деда, поди разбери.
— Эй! Ги-и-ись!!!
Народ посторонился, и, замедляя бег, крепкий возник подвез санки к самой боевой черте и встал, ударив еще в лед копытом.
В санках стоял с вожжами в руках статный человек в распахнутой шубе, которого приветствовали общим криком. Стенька узнал его — это был гостиной сотни купец Веретенников.
— Скидай рукавицы! Я новые привез!
Новенькие меховые рукавицы для бойцов, сцепленные веревочками попарно, лежали в санях кучей. Купец выскочил, сгреб их в охапку и вывалил на лед.
— Разбирай, молодцы! Пусть — по-честному! А старые — в сани кидай! Потом отдам!
Обе стенки смешались. Купец, не сходя с саней, тщательно следил, чтобы все бойцы сменили рукавицы на новые. И правильно делал — иной бесстыжий приходил с закладкой, а для закладки мог взять и камушек, и железку. Хотя бойца, у которого в рукавице обнаруживалась закладка, били немилосердно, все равно охотники еще находились. И купцу, который за свои деньги привозил новые рукавицы, эта трата окупалась — до лета покупатели вспоминали его щедрость.
Только успели разобраться с рукавицами, только Веретенников со своими санями убрался со льда, — послышался пронзительный, привыкший справляться с большими пространствами голос.
— Посторонись, люди добрые! — зычно вскрикивал статный молодец, в котором Стенька уже почти без удивления признал Томилу. — Посторонись! Накры везу!
Он тащил за собой санки, груз в которых был обвернут в сено и увязан в рогожу. Следом шел молодой парень с палочками.
— Пропустите веселого!
— А накрачей где ж?
— Да вот же накрачей!
— Молод больно!
Выйдя к месту, где была проведена по льду боевая черта, скоморох стал раскутывать накры. Вожаки стенок сошлись к нему — оговорить его действия.
— И то — что за бой без грохота! — Трещала треснул его по плечу, да так, что хилому человеку и на ногах было бы не удержаться. Однако Томила и сам в стенке стаивал, и сам перед стенкой в сгрудке силушкой похвалялся. Он вскинул голову, всем видом показывая, что удар для него — не удар, а так, вроде муха крылышком задела.
