— Неплохо-то неплохо… — пробормотал Данила.
У него в голове уже складывалось некое строение, в котором многих бревнышек недоставало, но общие очертания кое-как образовались…
В первый день Масленицы государь не появился, ближе к вечеру конюхи вышли на двор. Разговоры были вольные — про увеселения. Родька Анофриев успел сбегать на Москву-реку, рассказал, что сошлись четыре стенки — сперва ткачи из Кадашей и молодцы из Пушкарской слободы, и пушкари ткачей довольно скоро побили, а потом Рогожская слобода выставила стенку против ямщиков из Тверской слободы, и там уж бились отчаянно, хотя знающие люди носами крутили: ярости много, а умения мало, и надежа-боец опозорился — вылетев из третьего ряда своей стенки и имев достаточно места для разбега, вражью стенку пробить не смог. Еще какие-то стенки составлялись из охотников на льду Неглинки, но это уж было баловство.
— Настоящие-то стенки сигнала из Верха ждут, — сказал дед Акишев. — Им дадут знать, когда государя тешить. Четверг-то четверг, а вдруг ему в пятницу охота придет? А того же и поединщики ждут — что им раньше времени зубы терять?
— Перед государем-то силой мериться почетно, — согласилась конюшенная молодежь, которая и сама была бы не прочь выйти на лед, однако дед Акишев показал парням костлявый кулак.
— А что? — Тимофей вдруг усмехнулся. — А что, Богдашка? Померимся-ка и мы силой! Ну, садись, что ли? Данила, палку тащи!
— Какую?
— Да хоть сенные вилы!
Пока Данила бегал за вилами, Богдан и Тимофей, выбрав чистое местечко, скинули тулупы, подстелили да и уселись на снег, конюхи их окружили. Потеха была дозволенная — когда ж и тешиться, как не на Масленицу? Подьячий Бухвостов тоже оказался в толпе и тоже радовался развлечению. Спорили — кто одолеет? Одни были за Озорного — он крепче, тяжелее. Другие — за Желвака, он моложе, силой Бог не обидел. К тому времени, как прибежал Данила с вилами, уже и деньги назывались для такого дурацкого дела немалые — до двух алтынов заклад был.
Получив вилы, Тимофей и Богдаш уперлись друг дружке подошвами в подошвы и ухватились за древко с двух сторон, кулаки Тимофея пришлись между кулаками Богдаша.
— Ну, с Богом! — велел начинать радостный дед Акишев.
Оба конюха выпрямили спины, напряглись, как бы оценивая силу противника, и Богдаш сделал первый рывок, резко кинув тело назад, так что даже кудрявая голова мотнулась и шапка с нее слетела. Но Озорной выдюжил, если и наклонился, то на вершок, и рывком же отвечал.
— Ну, ну?! Нажми! Поддай! — волновались конюхи.
Данила, невольно оттертый за пределы толпы, лишь по голосам мог судить, кто одолевает.
— Не так уж и глупо… — сказал он сам себе.
Коли знать, кто из противников сильнее, можно так заклад поставить, что на выставленный алтын три или четыре нажить… Коли знать, кто из них наловчился неожиданные рывки делать…
— Данила, ты за кого? — спросил Ваня Анофриев. — Вот Родька бегает, рукобитьям счет ведет.
— А для чего?
— А для того. Коли ты со мной об заклад бьешься, то или ты мне, или я тебе деньги отдаю. А коли все против всех…
— Два алтына и две деньги за Богдашку ставлю! — раздался чей-то голос, но ответа не было.
И тут Данила едва не хлопнул себя по лбу!
Он понял, какая игра затеяна вокруг деревянной грамоты.
Коли конюхи ставят на кон по два, много по три алтына, то ведь князья и бояре, которые приедут на Москву-реку потешиться боем, ставят, поди, и червонцы! Но как же они это проделывают?
— Ну, Тимофей! Ну, потешил душеньку! Ну, здоров бык! — загомонили конюхи.
Сразу сделалось ясно, кто одолел.
Пошли доставанье кошельков, хитрые расчеты, передача проигранных денег из рук в руки.
— А ты заклада не ставил? — спросил Данилу Семейка.
— А ты?
Семейка пожал плечами — мол, глупости все это. Он вообще держался подальше от всяческой суеты, и Данила даже не мог припомнить, чтобы когда-либо видел этого конюха пьяным.
— На палке перетягивать нетрудно, — сказал Семейка. — А то еще другой способ есть — указательный перст сделать крючком, да перстами сцепиться. Там не тяжесть, а ухватка важна.
— Семейка, ты ведь из татар, а как татаре борются?
— На кушаках. Ухватятся обеими руками за кушак противника, левым плечом упрутся… — Семейка проделал все это с Данилой. — Ты тоже меня держи, а теперь попробуй повалить! Чур — перехватывать и носок подставлять запрещается!
— А как же?
— А догадайся!
Они постояли, сопя и пихаясь. Вдруг Семейка, согнув руки в локтях, резко приподнял Данилу за кушак.
— Вот как! — но бросать не стал, а вернул в прежнее положение и отпустил.
— Да-а… — протянул Данила. — Вот что, мне бы завтра на лед выйти…
— Подраться? — прищурился Семейка.
— Да нет, походить, послушать, что люди говорят. Хочу понять, как большие заклады ставят. Ведь не сходятся же вместе князья, бояре и купцы, как вот сейчас братья Онуфриевы с Бухвостовым! У нас-то просто — все друг дружку знаем и видим, один закричал, другой отозвался, по рукам ударили — да и вместе на потеху смотрят. А они как?
— Это ты толковый вопрос задал, — согласился Семейка. — Ведь и точно — не друг с дружкой они рукобитье устраивают. Давай-ка беги прямо сейчас, Данила, там, может, еще две стенки сошлись. Родька-то надолго из конюшен отлучиться не может, два боя посмотрел — и доволен. Беги, потолкайся среди людей! Авось, глядишь, чего и проведаешь!
Данила стрелой вылетел из Боровицких ворот, от Водовзводной башни не спустился — съехал к реке и увидел толпу, и услышал ровный гул голосов. Толпа не расходилась — это означало, что еще один бой предстоит.
Данила поспешил туда, придерживаясь кремлевского берега…
* * *
Масленицу Стенька и любил, и недолюбливал. Уж больно много было с ней хлопот — и без того на Москве пили немало, а тут, накануне Великого поста, многие норовили напиться впрок, что и кончалось плачевно: иной в драке получал поленом по лбу, иной, десятка шагов не дойдя до дому, падал в сугроб и замерзал насмерть. Всякого рода ворье ликовало — когда по улицам и торжищам шатаются толпы подвыпивших и безалаберных москвичей, при небольшом везении на весь остаток зимы себя обеспечишь…
А куда несутся, малость протрезвев, обиженные и осиротевшие? Да в Земский же приказ!
Понедельник выдался не слишком суетливым, и вечером Стенька положил на следующий день добежать до двора Ивашки Шепоткина — не век же он будет по чужим клетям прятаться, да еще с женкой! И что за баба, когда она на Масленицу у себя дома блинов не заведет? Стенька даже вздумал взять с собой пристава Никона Светешникова — вдвоем сподручнее добиваться, куда подевались мнимый купчина Рудаков и неотесанный детина Нечай!
