— А вот выйдешь на двор, прямо там дорожка к Феклице. Ты за ее избенку зайди — и через огород. В заборе дыра к соседям, ты туда полезай, тебя кобель облает, и тут на лай непременно кто-то голос подаст, да ты и сам крикни. Скажи — Настасья за Третьяком посылала. И потолкуешь с ним.
Настасья говорила деловито, как будто для нее мгновенное объятие было лишь мысленным наваждением. Данила кивал. И чувствовал, что вот теперь все правильно. Он без лишних слов выполняет тайное поручение. Озорной и Семейка его издали одобряют.
— А тебе-то самой он нужен?
— Да пусть уж заглянет.
Данила вышел на крыльцо и сказал «Ф-ф-у-у-у!..». Потом глубоко вздохнул. Холодный воздух окончательно прояснил мысли и чувства. Кроме того, сделалось на душе радостно, хотя поводов вроде и не было. Данила стремительно зашагал по вытоптанной стежке, обогнул угол. Снегу на огороде навалило — выше колена. Данила, высоко задирая ноги, побрел к указанной дыре, обернулся на свои следы и с удивлением отметил, что косолапит почти как Семейка.
Оказывается, прав был Богдаш, подметивший однажды невольное Данилино подражанье старшему товарищу в движениях и в мягкой беззвучной походке…
Протиснувшись в дыру, Данила подождал собачьего лая, но кобель молчал. Тогда парень пошел наугад и у пристроенного к задней стенке подклета сарая столкнулся с хозяйкой, выносящей пустую бадейку. Судя по запаху, там держали поросят. Хозяйка домой не позвала, а обещала прислать Третьяка сюда, на двор. Ожидая его, Данила встал под навес крылечка, чтобы не превратиться в сугроб.
Третьяк вышел к нему, приветственно раскинув руки.
— Гляди ты, сыскал!
Данила объяснил, в чем дело. Пожилой скоморох посмотрел на него внимательно. Может, и догадался, что не самому Даниле его блудный сотоварищ понадобился, а велено сыскать. Может, и правду сказал, что Томила после той беседы на Красной площади появлялся ненадолго, да и сгинул опять. Понимая, что скоморохи друг за дружку держатся и между собой могут хоть в бороды вцепляться, а никому чужому своего не выдадут, Данила решил хоть про медведей узнать — точно ли привели, да где их держат, да можно ли поглядеть.
Оказалось, что живут мохнатые получше иного москвича. Москвич-то порой утром просыпается на печи, а у него усы с бородой в инее. А косолапому так нельзя…
— С горбатыми у нас особая забота, — объяснил Третьяк. — Коли мы хотим, чтобы они нам всю Масленицу отслужили и никого не подрали, их заранее будить надобно. Они же с осени спать завалиться норовят!
— И что же, петуха им к уху подносите? — удивился Данила.
О медведях, да и вообще о всякой живности, исключая коней, он знал мало.
— Можно и петуха, — согласился Третьяк, подивившись такому невежеству. — Коли тебе его не жалко. Но мы их, горемычных, иначе будим. Они спать залегают, когда холодно делается. Как заморозки — так, считай, горбатого у тебя и нет. И мы их приводим в клети и овины, сговариваемся с хозяевами, и там они спят до Сретенья Господня, а то и подольше, это уж как в том году Масленица начнется. Потом же мы начинаем там печь топить, греть помещение. Горбатый и решит, что весна настала, и проснется! Потом с ним морока — ему поваляться надо, порычать — пробку выгнать.
По круглым Данилиным глазам Третьяк понял, что опять требуется объяснение.
— В гузне у него лайно спекается, надобно избавиться. У тебя что, запора никогда не случалось? Ну, а у него каждую весну такое, несколько дней мается. А как выгонит пробку — тут мы и ведем его потихоньку в Москву, заранее сговариваемся, где ночевать по дороге будем. Ночевать-то непременно в тепле надобно! Вот привели мы своих горбатеньких, спрятали их до поры на Неглинке…
— Мне бы поглядеть…
— Ну, пойдем, покажу.
Третьяк повел Данилу огородами через два двора, к третьему, где в подклете приютили горбатеньких.
— Вот и ладно, — говорил по пути. — Я сам со вчерашнего дня их не видел. А ведь коли не проверишь — молодые непременно чего-нибудь начудят.
— Это ты про Филатку с Лучкой?
— Про них, про голубчиков. Сейчас ты их, родненьких, и увидишь.
Данила улыбнулся. Эти скоморохи были его ровесниками, с ними бы он как раз охотно встретился на равных, ведь как раз общества равных себе и не имел на Аргамачьих конюшнях. Дружок Ваня Анофриев разве что, так ведь и тот уже куда выше званием, потому что женатый человек…
Двор, где временно поселили медведей, был самый обыкновенный московский — с жильем на высоком подклете, с крытым крыльцом, с непременными двумя сараями (хлева Данила не приметил, наверно, был где-то сзади), с банькой и летней кухней на краю огорода. И стоял он по-московски вольготно, даже люди небогатые ставили домишки свои не впритык, а имели довольно места и для двора, и для садовых деревьев, и для грядок.
Навстречу Даниле с Третьяком выскочил Филатка.
— Дядька Третьяк! А я к вам бегу! — не поздоровавшись, выкрикнул он.
И точно, что бежал — тулупчик даже, не вдев рук в рукава, у шеи придерживал.
— Ну, что еще стряслось? — с ходу напустился на него старый скоморох. — Оставь вас на полдня — непременно напроказите!
— Томила приходил! — чуть не плача, сообщил Филатка. — Лучку сманил к себе в накрачеи! Я просыпаюсь, а он уж и мешок увязал! Я — обуваться, а его и след простыл!
— Разминулись?! — кляня себя за пререкания с Тимофеем и Семейкой, воскликнул Данила.
Ведь мог же застать подозрительного скомороха, мог — и проворонил!
— А ты кто таков? — Филатка чуть ли не прыжком повернулся и приоткрыл от удивления рот. — Данила?!
— Уговорился, выходит, с бойцами на всю Масленицу? Переманили! Ах он блядин сын! Опоздал ты, мой батюшка, — Третьяк обратился к Даниле горестно и вроде бы искренне, уже не видя необходимости выгораживать товарища. — Теперь-то хоть ясно, где подлеца искать! На Москве-реке он будет с утра и дотемна. А проку с него?!? Коли он тебе нужен, там его и домогайся! Еще что?
— Лучку-то заменить нужно при медведях!
— Сам знаю! — Третьяк запустил руку под шапку и почесал в затылке. — Нестерка согласится?
— Согласится-то согласится! До Репы не добраться!
Не успел Данила удивиться, как оказалось, что Репа у скоморохов не овощ, а прозвание человека.
— Пьян, что ли? Так вывести его на двор и головой в ушат с водой кунать, пока не поумнеет!
— Поди сам его выведи!
— Ну, вынести! Вдвоем с Нестеркой не донесете?
— Сам его выноси!
Поняв, что дело неладно, Третьяк вздохнул.
— Подсобишь, Данила?
— Как не подсобить!
Они вошли в подклет. Тут было тепло, но не настолько, чтобы ходить без верхней одежды, а тем более — спать.
