— Ступай, ступай прочь скорее… — зашептала она.
— Муж гонится? — Богдаш приосанился.
Уж заехать-то в ухо чурбану, от которого женка, заскучав, по сторонам поглядывает, он был всегда готов.
— Да убирайся же ты, Христа ради!.. — взмолилась красавица.
— А что стряслось-то? — Не слыша шума погони и поняв, что это — одни бабьи глупости, коли не лукавство и притворство, Богдаш попытался обнять свою избранницу.
— Вот как схватят, так и поймешь! Всю подноготную из тебя выбьют, — пообещала она. — Уходи — потом придешь! Потом… завтра… к обедне…
А больше и сказать ничего не смогла — Богдаш принялся ее целовать.
— Уходи… сгинешь ведь!.. — выдохнула она, отпихивая от себя молодца.
— Да не бойся! Пойдем к тебе… заласкаю… — шептал в самое ухо Богдаш.
И тут словно гром небесный грянул!
— Ага-а-а-а!!! — заорал неведомый голос. — Вот он где! Имай его, подлеца!
Богдаш отскочил от женки, прямо на лету разворачиваясь.
Кроме пряника, было у него под полой шубы и еще одно угощеньице — не для красных девок и блудных женок, а для назойливых мужей. Звалось оно — медвежий нож. Клинок был тяжелый и длинный, крестовина — большая, знающие люди сказывали, что таким чингалищем и впрямь можно медведя порешить, а уж очумелого муженька — и подавно!
Но против медвежьего ножа был не одинокий муж-чурбан с каким-нибудь ослопом, а целое воинство. Справа и слева оказались вдруг не кто-либо, а стрельцы с пищалями.
И объявился вдруг пылающий факел, осветивший возбужденные лица.
— Ну, сказывай! — гремел меж тем тот, кого Богдаш все еще почитал за обманутого супруга. — Кто тебя сюда подослал?!
— А ты кто таков? — грозно спросил Богдаш. — Тебе самому тут чего надобно?!
Он пытался разглядеть возмущенного мужика, но тот был в шапке и в тулупе с поднятым воротом, откуда торчала лишь борода, сам — гора горой, а глотка — мало чем послабее Тимофеевой.
— А надобно мне знать, какой злодей тебя нанял и сюда подослал! И что тот злодей-немец велел тебе отсюда вынести! Коли добром повинишься, то и не будет тебе ничего, а коли упираться станешь — повяжем, и правду уже на дыбе из тебя добывать станем! А ты — ступай сюда!
Это относилось к обомлевшей женке. Она не шелохнулась, только поднесла к губам сжатые кулачки да тихо ахнула.
— Ого?!? — изумился Желвак. — И что же я подрядился отсюда вынести? Букварей мешок?
Он покосился на стрельцов. Те воткнули в снег древки бердышей, пристроили в нарочно сделанных выемках дула пищалей и честно целились в Желвака.
— Вот то-то они, враги государевы! — воскликнул мужик. — Сколько тебе в Немецкой слободе заплатили, чтобы ты здесь околачивался да чужих женок приманивал? Гаврила Михайлович! Выдь, глянь-ка на аспида!
— Не вопи, Степа, — тут из-за стрельцов вышел пожилой человек в тулупе внакидку поверх шубы с большим бобровым воротником, в руке у него тоже был факел. — А ты, молодец, не валяй дурака, а покорись Земскому приказу. Не то…
Стрельцы как-то особенно опасно шевельнули свои пищали.
— Не дам! — Соблазненная Желваком женка вдруг кинулась между ним и пищальными стволами. — Вот только стрельни, Гераська!..
Главный во всем воинстве крикун выскочил вперед и стал оттаскивать красавицу за руку.
— Караул! — закричала она. — Всю Москву на ноги подыму!!!
— Аспида не упускайте! — приказал пожилой человек.
Богдаш понял, что в общей суматохе ему и впрямь может перепасть пищальная пуля.
Он сунул пальцы в рот и свистнул тревогу — долгим и коротким свистом.
Очевидно, чего-то этакого от него ждали — опытным глазом он уловил яркую искорку зажженного фитиля и кинулся боком в сугроб, и перекатился…
Выстрел не достал его, зато раздался точно такой же свист и глуховатый стук копыт.
— Держись, Богдаш! — громогласно потребовал Тимофей и вылетел из-за поворота.
В руке он держал пистоль и уже искал взглядом, куда посылать пулю.
— Что за черт! — воздев факел ввысь, воскликнул Гаврила Михайлович. — Назад, молодцы! Ты, что ли, Тимофей?! Твоя глотка звероподобная?!?
— Деревнин, мать твою!!! — отвечал из сугроба Богдаш вместо Тимофея.
— Стой, молодцы! Это конюхи! — крикнул своим подьячий. — За каким бесом вас сюда принесло?
— А тебя, Гаврила Михайлович? — спросил, подъезжая и опуская пистоль, Озорной.
Рядом с ним, ноздря в ноздрю, был Данила на Головане, вооруженный самым опасным, что только может быть в схватке конного с пешим, — той замечательной помесью пистоли с бердышом, что досталась ему полгода назад от самого Деревнина…
— Тут розыск Земского приказа! — вмешался Стенька. — Подите прочь — тут у нас ловушка!..
И замолк, сообразив, кто угодил в ту ловушку.
— Так ты — с Аргамачьих конюшен конюх? — напустилась на встающего Желвака соблазненная им на непотребство женка. — Так ты тут скитался, чтобы дуру из здешних сыскать?!
И чудом уклонился Богдаш от хорошей оплеухи.
— Стой, баба! — прикрикнул на женку сверху Тимофей. — Ты чья такова?
— Да вот его жена! — тыча пальцем в Стеньку, отвечала Наталья. — Улестил меня, аспид! Ловушка, говорит, ловушка! Государю, говорит, послужи! Врага заманим, который на Печатный двор тайно явится про грамоту вызнавать! Я и поддалась!..
— Жену, стало быть, Богдашке подставил? — изумился Тимофей. — Ну, хорош!
— Так кто ж знал! — вскричал Стенька в таком отчаянии, что вызвал всеобщий хохот.
Стрельцы — те ржали, как жеребцы стоялые, хлопая друг дружку по плечам и утирая рукавицами невольные слезы. Пищали на бердышах ходуном ходили. Тимофей грохотал сверху. Семейка с Деревниным — и те довольно громко смеялись. В конце концов расхохотался и Богдаш.
— Ну, зазнобушка, чуть было меня за тебя не пристрелили!
За общим шумом немногие расслышали долгий свист, а что сейчас понабегут стрелецкие караулы, это и вовсе никому на ум не пришло.
— Так, выходит, мы друг дружку ловили? — спросил, отсмеявшись, Деревнин.
А спрашивал он старшего из конюхов, Озорного, потому что в таком щекотливом деле старшие должны договариваться.
— Выходит, так, — отвечал Тимофей. — Не обессудь, Гаврила Михайлович, мы люди подневольные, сам понимаешь, кто нас послал.
— И за здешними женками бегать тоже он велел? — осведомился Деревнин.
Тимофей хотел было ответить округло, но обходительно, но тут вмешалась Наталья. И не потому, что хотела испортить мужской разговор, а просто возникло некоторое молчание, а ей непременно нужно было задать мужу вопрос:
