Толстая дубовая дверь распахнулась и навсегда оставила позади прошлое, а с ним ушла и робкая надежда на чудесное спасение. Настоящее же возвышалось на постаменте, ощериваясь пеньковой петлей и выставленными подпорками.
Евсеев побелел как полотно. Его глаза бессмысленно смотрели вперед. Рубаха прилипла к спине и покрылась холодным потом. Пальцы на ногах свела судорога, и от этого казалось, что страдалец передвигался на отмороженных, неживых ногах.
Немолодой уже полицейский с длинными и седыми усами скороговоркой зачитал конфирмацию и предоставил несчастному последнее слово. От страха язык арестанта раздулся и заполонил собой весь рот. Он попытался что-то произнести, но раздалось лишь тупое мычанье.
На эшафот поднялся батюшка, перекрестил грешника и, дав поцеловать крест, поспешил уйти.
Ударили барабаны.
Черное облачение с прорезями для глаз надежно скрывало лицо государственного исполнителя казни. Вот только тощая фигура да юфтевые сапоги с подвернутыми голенищами выдавали в нем вчерашнего, похожего на худую церковную крысу, посетителя камеры смертника. Видимо, уже тогда он прикидывал рост и вес своей жертвы.
Солдат охраны снял с рук несчастного оковы и, перепрыгивая через ступеньку, суетливо покинул эшафот. На голову Михаила неожиданно упал саван и закрыл собой небо. Стало тяжело дышать. За несколько секунд в его голове пронеслись тысячи мыслей и воспоминаний: мать, ее ласковые и теплые руки, сладкий запах сдобных куличей на Пасху, первая рыбалка с отцом, радость от новых, пахнущих кожей, красных детских ботинок, молодая учительница по чистописанию, подобранный дворовый щенок, безжалостные кулачные бои среди гимназистов, необузданная студенческая попойка, метель в день похорон отца и… Вероника.
Палач одним махом набросил на шею несчастного веревку. Поставив приговоренного узника на западню, он выжидательно посмотрел в сторону полицейского, вытирающего со лба пот. Их глаза встретились, и офицер, поборов нерешительность, точно рубанув шашкой, махнул наотмашь платком в сторону виселицы.
Кат
[7]
умелым движением вышиб подпорки, и недавний студент забился в конвульсиях, будто по нему пустили электрический ток. А потом вдруг затих, и… грешная душа его вырвалась наружу, покинув беспомощное тело. Экзекуция состоялась. Круг замкнулся.
…Казненный в Ставропольском тюремном замке холодным сентябрьским утром 1907 года мещанин по происхождению, Михаил Евсеев, так никогда и не узнал, что государь император смилостивился над бывшей дворянкой – Полиной Воротынцевой – и величайшим соизволением своим заменил ей казнь через повешение на бессрочные каторжные работы. Ее отправили в Акатуй, на Нерчинскую каторгу – самую страшную в России.
42
И снова купе № 8
До отхода поезда оставалось еще минут двадцать. Носильщики умело управлялись с нагруженными доверху тележками с чемоданами, саквояжами и сумками отъезжающих. Их громкие «посторонись!» были слышны в разных концах перрона. Пассажиры суетливо посматривали по сторонам, боясь потерять багаж или сесть не в тот вагон. Торговцы снедью навязчиво предлагали купить в дорогу жареного цыпленка, сушеной астраханской воблы и гигантских вареных раков. Мальчишки – разносчики газет выкрикивали самые хлесткие сенсационные новости, шныряя между людьми.
В здании вокзала, рядом с раскидистой пальмой в кадке, за столиком у окна сидел человек. Пустая кофейная чашка говорила о том, что посетитель в безукоризненном черном сюртуке, атласном темно-синем галстуке, с выбивающимся накрахмаленным белым воротником сорочки находится в зале для пассажиров первого класса как минимум четверть часа. Отсутствие на его лице модных в России усов с клиновидной бородкой или хотя бы бакенбардов придавало незнакомцу вид европейца. Казалось, он всецело увлечен чтением последнего номера «Русских ведомостей» и до всего остального ему нет никакого дела. Но неожиданно он поднялся, взял трость и, оставив на столе медную монету, вышел на перрон.
У синего вагона первого класса стоял офицер с небольшим кожаным чемоданом. Он ждал своей очереди. Проходящий мимо человек неожиданно обернулся:
– Господин штабс-ротмистр! Далеко ли собрались!
– Здравия желаю, Клим Пантелеевич! Вот вознамерился навестить родителей. А то ведь совсем позабыл, как мои старики выглядят. А вы кого-то провожаете? – Подавая проводнику левой, перебинтованной рукой серую картонку билета, Васильчиков поднял чемоданчик и уже занес ногу на железную ступеньку.
– Скажу вам по секрету, Бронислав Арнольдович, я здесь по очень важному делу, связанному с тем преступлением, в котором вас некогда подозревали. Убийца как раз в этом поезде, и его надобно обезвредить, – заговорщицки прошептал Ардашев.
– Не нужен ли вам помощник? – поднимаясь в тамбур, поинтересовался драгунский офицер.
– Не откажусь, Бронислав Арнольдович. Но сначала давайте занесем этот багаж в купе. Какое ваше?
– Восьмое.
– А вот как раз и оно. – Ардашев прошел внутрь и тяжело плюхнулся на место.
Васильчиков поставил чемодан и браво отрапортовал:
– Готов немедленно приступить к поимке злодея!
– Да, да. Сейчас пойдем. Только вот передохну немного, – устало проговорил адвокат. – Да и вы… присядьте-ка на минуту. – Офицер сел напротив. – Надо же, Бронислав Арнольдович, какое совпадение, а? – изумленно пробормотал присяжный поверенный.
– О чем вы, Клим Пантелеевич?
– Ну, купе – восьмое. И французы тоже ехали в восьмом… Помните эту трагедию? Их вначале кто-то отравил… Это потом уже залетели налетчики и открыли стрельбу.
– Да, конечно. Фаворский мне подробно рассказывал об этом чудовищном злодеянии.
– А как же вы собрались мне помогать, а сами вон с больной рукой ходите? Опасная рана или так? – участливо побеспокоился Ардашев.
– Да нет, пустяковый ожог. Ничего серьезного, – смущенно махнул больной рукой офицер.
– Скажите, Бронислав Арнольдович, а родители-то ваши, случаем, не в Варшаве живут? – покручивая в руке трость, с невинным видом спросил присяжный поверенный.
– Ну да, в Варшаве, а что?
– Да нет, я так… просто хотел уточнить, – растерянно пробормотал Ардашев. – Ну да ладно. Пора. Вот, возьмите, – Ардашев протянул Васильчикову запечатанный конверт.
– Что это?
– Там написано имя преступника, которого я с вашей помощью должен буду сейчас арестовать. Там же указан вагон и номер его купе. Знаете ли, дело это опасное, всякое может случиться, поэтому лучше уж заранее представлять, с кем придется иметь дело.
Офицер нервным движением надорвал край конверта и вытащил сложенный вдвое лист бумаги. Развернув его, он прочитал: «Вагон первого класса. Купе № 8. Бронислав Арнольдович Васильчиков». Штабс-ротмистр на мгновенье замер, а потом зашелся в надрывном, неестественном хохоте. Успокоившись, он попытался резко встать, но опешил – прямо в лоб ему смотрело вороненое дуло браунинга.
