Родион попросил письма, но оказалось, Москвин благополучно их забыл. Хотел положить – и забыл. Где остановилась дочь, тоже не знал, вернее, знал, она что-то писала, но начисто вылетело из головы. И только фото было при нем. Со снимка глянула натуральная кукла: круглое личико, вздернутый носик, локоны и пухлые губки с пышными щечками. Конфетка, одним словом. И как у папаши ума хватило такое дитя отпустить? Видно, крутит отцом как хочет.
– Какого цвета у нее глаза? – вдруг спросил Ванзаров.
– Волшебные, как цвет огня, из которого родилась богиня Афина. – Доктор расплылся в сладких грезах. – Мы и назвали ее в честь глаз Афиной…
Что-то много голубоглазых красоток стало попадаться чиновнику полиции. Явно не к добру. А тут еще дух любопытства, надо сказать, жуткий нахал, начал теребить и требовать показать отцу баночку. Он же доктор, должен выдержать. Но Ванзаров приструнил разгулявшегося духа.
– Не волнуйтесь, никуда она не денется, все будет хорошо, найдем, – отчаянно соврал Родион. Не мог же сказать правду, что бывает с одинокими красивыми девушками в столице.
– Благодарю вас от всей души. – Допив чай до капельки, доктор встал. – Когда позволите заглянуть?
– А вы куда собрались? – строго спросил Ванзаров. – Вас же обокрали…
– Ничего, как-нибудь. Вот Афиночку увижу – и домой.
Проклятье стального сердца чиновника полиции – эта ржавчина жалости. Родион подхватил Москвина и отвел в ближайший трактир Жукова, где запихнул в голодного солидный обед. Там же за столом набросал краткое, но строгое письмо маменьке, усадил осоловевшего страдальца на извозчика, заплатив вперед, и отправил в отчий дом, где его примут как родного. И варенья, наверное, к чаю дадут.
Как иначе мог поступить Ванзаров? Он ведь чиновник полиции – кому же, как не ему, помогать и защищать. Помогать бескорыстно – это ведь естественное свойство человека, разве нет? Помогать бедным и защищать слабых без раздумий и выгоды – не эта ли простая способность делает нас человеками, а вовсе не дура-эволюция, состряпанная полоумным Дарвином? Так ведь?
Родион не чувствовал, что совершил нечто важное или хорошее. Он поступил естественно. Нет, все-таки одно чувство испытывал: ужасную тяжесть в желудке от переедания. Доктор отказывался брать ложку без Ванзарова, пришлось налегать.
Тяжко дыша и с трудом направляясь к участку, он не сразу заметил фиакр. А заметил, когда чуть не налетел на Бородина.
Нил Нилыч сменил костюм и, как видно, настроение. Вид имел напуганный и растерянный. Сытая леность растаяла, как и не было. Сразу ясно: что-то случилось. Даже спрашивать не пришлось. Бородин протянул почтовый конверт.
Внутри оказался листок, на который приклеили типографские слова:
– Что это? – чуть не жалобно спросил Нил.
– Опять на подоконнике? И никто не видел? Появилось неизвестно как и когда?
Догадка попала в цель. Бородин поежился:
– Вернулся, захожу в спальню. Окно распахнуто, а на нем это… Надо было не трогать, уж извините, растерялся. А как прочитал… Сразу к вам. Выручайте, Родион Георгиевич. Что мне теперь делать? У меня свадьбы… То есть женитьба на носу. Как же быть?
Этот вопрос требовал не ответа, а серьезного расследования. Без приглашения запрыгнув в фиакр, Родион приказал:
– Поехали, на месте разберемся. Все-таки грозят вам боги бедствиями? А говорили, рока над семейством нет. Может, вспомните?
Бородин хлестнул невинного коня.
Буцефал понесся галопом.
16
Долгий день варенья месяца Вареня клонился к закату. Белый домик среди зеленой гущи казался нарисованным из свежей пенки. Тишина и безветрие царили кругом. Мир, покой да благодать. Только в рамку повесить и любоваться долгими морозными вечерами. Но элегический настрой, видимо, не проник под толстую шкуру чиновника полиции. Когда фиакр подкатил к заборчику, Ванзаров строго потребовал, чтобы Бородин оставался на месте. Именно так: не сходя с места. Удрученный бильярдист был согласен на все.
Не так красиво, как возничий, Родион спрыгнул с подножки. Вокруг особняка – пустота с тишиной. Двери в большую гостиную распахнуты свежему воздуху, окна тоже. Прислуги не видно. Еще раз припугнув хозяина, чтобы не думал покидать фиакр, Ванзаров направился на задний двор.
Из кухонного окна долетали неторопливые стуки и позвякивание посуды. Тонька словно во сне передвигалась от плиты к столу, чем-то шуршала, перетащила на огонь кастрюлю, вернулась за крышкой, накрыла пар, постояла, сняла крышку и отнесла обратно. Впав в оцепенение, замерла с кухонным ножом над зеленью, очнулась и принялась еле-еле крошить. От этого зрелища невольно хотелось зевнуть и продрать глаза. То ли кухарка не оправилась от шока, то ли пребывает в девичьих грезах.
Насытившись кулинарным зрелищем, Родион двинулся в глубину двора. Его ожидала новая идиллия. Расположившись в теньке на старом плетеном кресле, беззаботно дремал Орест. Лакей так расслабился, что недокуренная сигаретка выпала из храпящего рта, дымясь на штанине. Не разбудив труженика, Ванзаров прокрался к задней стороне дома мимо конюшни и углового выступа с единственной наглухо задраенной рамой. Бесчувственными к такой духоте могли быть только книги. И правда – внутри темнели библиотечные шкафы.
Окно в спальню Нила Нилыча закрыть никто не удосужился. Только занавески защищали комнату от залетавших мух, комаров и пары капустниц. На белой поверхности подоконника, давно не убираемой, виднелся отчетливый след. Словно пыль смахнули широким мазком. Видимо, Нил трусливо потянул письмо на себя.
Чтобы оставить конверт на окне, «почтальону», не умеющему летать, пришлось бы пройти сквозь клумбу, поросшую цветочками, в которых Родион не разбирался. Должен остаться хоть какой-то смятый след. Но его не было. Тщательный осмотр земли и растительности вынудил признать: или злоумышленник обладал рукой невероятной длины, или использовал что-то вроде лопаты, или метко бросал издалека конверт, как кольца в игре серсо. Быть может, гениальный Лебедев и разыскал бы какой-нибудь след, но возможности чиновника полиции были исчерпаны.
Вернувшись к парадному подъезду, Родион встретил одинокого коня с приделанным фиакром. Желая высказать все, что думает о строптивом подопечном, Ванзаров шагнул на ступеньки, ведущие в распахнутый проем гостиной. Но не успел и шагу ступить, как навстречу медленно выплыл Нил Нилыч. Это был он и не совсем он. На обворожительного мужчину нашел частичный столбняк, не иначе. Живыми оставались только ноги. Прочие члены раскорячились, словно Бородин ловил мяч, а лицо застыло в удивлении, нет, не то, застыло оно в глубочайшем ужасе, какой доводит до седин в висках. К счастью, цвет волос бильярдиста не пострадал, чего нельзя было сказать уверенно о его рассудке. Нил хватал воздух губами, пучился, но так и не смог выдавить из себя звук.
