– Теперь развеете таинственность?
Кое-как найдя упор в острие стола, Родион поинтересовался, на какие средства барышня существует.
– Пишу криминальные романы с продолжением для ежедневных газет.
– Да что вы?! Газеты проглядываю. Конечно, романчики не читаю, но что-то вашей фамилии не припомню.
– Пишу под псевдонимом, издатель категорически запрещает его разглашать.
– Позвольте, случайно не Розовое Домино? Угадал?! Вот славно… Ваш «Макарка-душегуб» делает тираж «Петербургскому листку». Матушка моя до слез обожает эту ахи… то есть этот романчик… Что живете так скромно?
– Издатель жадничает, платит копейки, – печально призналась барышня. – Хлеб литератора криминальных романов горек. Далеко нам до гонораров графа Толстого. Говорят, низкая литература, недостойное чтиво. Зато народ любит нас. И этого достаточно… Это не лучший мой роман. Скоро выйдет история из жизни парижского света. У меня много фантазий…
– Раз у вас так развито воображение, быть может, поясните, что за рок навис над семьей Бородина?
Варвара заморгала хорошенькими глазками:
– Впервые слышу… Нил весел, полон жизни. Ни о каких подобных заботах не говорил. По-моему, это какая-то ошибка.
– А его матушка?
– Ну что вы! Филомена Платоновна – изумительная женщина. Мы поняли друг друга с полуслова. У нас так много общего, она тонкий ценитель изящных мелочей женского бытия. И самое главное – беззаветная любовь к Нилу. Простите, что говорю такие искренние вещи построннему человеку.
– Как видно, делите эту любовь на троих…
Барышня-литератор сжала губки и решительно сказала:
– Нил достаточно честен со мной, он не скрывал, что есть еще одна… Я не желаю ей зла, но Нила не отдам. Ради его счастья пойду на все. Он может быть счастлив только со мной.
– Сколько между вами разница? Не меньше тридцати лет, кажется…
– Это пустяки. Как женщина, я значительно старше и, уж простите, мудрее его. Ему нужны моя забота, моя сила и моя молодость.
– У вас есть приданое? – спросил Родион.
Варвара только улыбнулась:
– Нила это не смущает.
– И родители ваши согласны на такой неравный брак?
– У меня никого нет, кроме дальней родственницы. Сама распоряжаюсь своей судьбой. Не верю ни в рок, ни в прочие глупые страхи. Могу знать, что угрожает моему жениху?
Чиновник полиции соорудил кристально честную историю о том, как через агентов дошли слухи, что известному бильярдисту угрожают какие-то темные личности, и потому следует провести дознание, пока гром не грянул. Кажется, барышня не поверила, но виду не подала.
– Кстати, чему посвятили вчерашний вечер? – спросил фантазер.
– Работала над рукописью.
– Никуда не выходили?
– Зачем? Нил был занят, а без него мне теперь скучно…
– Это его подарки? – Родион указал на парфюмерное богатство.
– Ароматы для меня – все. Женщина, не умеющая пользоваться духами, не имеет будущего.
– И не одевающаяся у мадам Живанши?
– Где еще бедная девушка может найти приличное платье?
– Понимаю: одеваться не в «Смерти мужьям» – смерти подобно.
– О вкусах не спорят. Как сказал Сенека, принимая яд из рук Нерона. – И она впервые улыбнулась. Мило и чувственно. Прямо мороз по коже.
А ведь надо признать: барышня не только в фантазиях разбирается, знает, чего хочет от жизни. И, кажется, может взять свое. Если случай подвернется.
Опять попросив связаться, если что вдруг будет замечено необычного и подозрительного, Ванзаров спросил:
– С госпожой Бородиной поладили, а как вас приняла Аглая? Она ведь большое влияние на Нил Нилыча имеет. Не правда ли?
– Возможно, – сдержанно ответила Варвара.
Покинув жилище красавицы, Родион поймал извозчика до участка. И пока колеса стучали по мостовой, в голове чиновника полиции бились вопросы: как же Филомена Платоновна любит сына, если рада таким разнообразным дамам? Может, правда о внуках мечтает? И почему это в квартире литераторши не нашлось ни следа чернил, перьевых ручек или хоть исписанной бумаги?
15
Вязанка книг упрямо разваливалась в руках. Плутарх сыпался на Апулея, а на них наседал Петроний. Не иначе, любопытные коллеги постарались. Повоевав с бечевкой, Родин кое-как скрепил непослушные тома и уже подхватил саквояж, чтобы вернуться из отпуска домой, как перед столом выросла физиономия коллежского секретаря Матько. Оказалось, господина Ванзарова спрашивает какой-то господин.
Готовый к подвоху или дружеской шутке, что одно и то же, Родион Георгиевич вышел в приемную и обнаружил невысокого мужчину, как видно, приезжего. Вид его внушал смешанные чувства. С одной стороны, было жаль чудака, заявившегося в столицу, судя по всему, из глухой провинции. Но с другой – так и хотелось брякнуть: «Куда ж ты сунулся, одуванчик?» Бедных или безумных родственников у Ванзаровых в провинции не имелось, и вообще незнакомец был искренне незнаком.
Господин лет пятидесяти застенчиво улыбнулся, снял комком кое-где светлую шляпу и представился Москвиным, доктором внутренних болезней из Москвы. И тут же протянул бумажку, сложенную пополам, оказавшуюся рекомендательным письмом. На бланке Министерства иностранных дел горячо любимый Борис Георгиевич изволил сообщить:
«Дорогой братец! Ты знаешь, что я частенько относился с юмором к твоим играм в полицию…»
В этом месте Родион взял паузу, чтобы скрипнуть зубами, и продолжил чтение:
«…но сложились обстоятельства, которые требуют твоей помощи. Ты не поверишь, но именно так, и это прошу я – твой обожаемый брат…»
Тут Родион Георгиевич позволил себе саркастическую ухмылку, впрочем, незаметную.
«…Если ты поможешь милейшему Игнату Семеновичу, моему московскому приятелю и совершенно волшебному доктору, торжественно обещаю: никогда больше не говорить вслух, что думаю о сыскной полиции, и более того, оказывать тебе, братец, помощь без всяких нравоучений. А помощь моя непременно тебе понадобится, уж поверь. К тому же Москвин – один из самых славных чудаков, каких я видел, кристальная душа и полный растяпа. Очень прошу за него. Кстати, твои дружки-жулики обчистили его до копейки, не успел он сойти с поезда. Некрасиво, честное слово. И куда смотрит полиция? Еще, чего доброго, приклеится ярлык криминальной столицы Европы. Нежно тебя жму. Твой любящий брат Б.Г.В.».
Отплевавшись в душе от братских объятий, Родион вымучил улыбку и пригласил гостя, как оказалось – из Первопрестольной, к себе в закуток. Какое дело старшему брату, что младший в отпуске? Подумаешь, проблема.
Игнат Семенович устроился на краешке стула и похлопал ресницами, как застенчивая девица. Раздражение как рукой смахнуло. Ванзаров невольно улыбнулся, предложил чаю и сам принес. Приняв горячий подстаканник, доктор стал глотать кипяток с жадностью давно не евшего человека. Но тут же спохватился и вспомнил о своей беде. Оказывается, его обожаемая дочь приехала в Петербург два месяца назад, чтобы пожить столичной жизнью. Письма посылала регулярно, сообщая, что все чудесно. Но вот уже три недели от нее ни слуху ни духу. Отец места себе не находит, все-таки ребенок один в большом городе, даже родственников нет.
