– Ты не прав в том, что он бездарный.
– Не придирайся к словам, отвечай.
– Какой он мне любовник, если его тут не будет?!
– Может, ты так влюблена, что надеешься ездить к нему в Америку…
– Я думаю про капитал, если ты не заметил.
– Я заметил. Ладно, с ним проехали. Но мне не нравится его девка. Почему я должен оплачивать и ее?
– Я не сильна в стратегии, но если как-то намекнуть Палычу, что ее бегство – это доказательство того, что она виновата в смерти Асанова, то Палыч тебе спасибо скажет и дело закроется. Я не знаю, как ты это увяжешь, но ты сможешь. Может, через кетамин. Подкинь ему еще идею связи этой Люси с бутиратом и школьниками, так он сам быстренько ею еще и смерть сестры прикроет. Ее же никогда не найдут!
– Надо подумать, – пробормотал Игорь.
– Кроме того, Люся – это условие Вика, – выдохнула женщина и замолчала, давая понять, что она закончила.
– Не называй этого придурка так утонченно! Он – придурок, а не интеллигент.
Теперь пришло время для раздумий Игоря. Он поднялся и, как раньше Вера, уткнулся в стекло, отделяющее кабинет от картинного зала. Он покачался на каблуках, зачем-то постучал по стеклу, как будто проверял, из чего оно сделано, потом повернулся и, наконец, сказал:
– Хорошо! Деньги – только наличными. Так ты не свяжешь никакие счета с его именем. Паспорта – только на другие имена, чтобы их не вычислил Интерпол, если наши отправят запрос. С визами не просто. Они будут поддельными. Фотографии возьмем в милицейской базе. Мои ребята работают хорошо, но если вдруг подделка вскроется на границе – то я не виноват. Поставишь ему условие, чтобы по приезду он сразу сообщил, перешел ли границу. Если не сообщит сам, то мы его найдем очень скоро после вылета из России, где бы он ни был, даже в американской тюрьме. Билеты закажу на эти паспорта, как только будут готовы. На это же новое имя заключай с ним договор на картины следующего десятилетия. А лучше сделай два договора. На старое и на новое имена. Люсю эту я, так и быть, переживу. В конце концов, она мне сильно помогла. Хорошо, буду считать, что я оплачиваю ей ее неоценимую услугу. Все будет готово к передаче, – он кое-что прикинул в мыслях и сообщил: – завтра вечером. Договаривайся на встречу на следующий после этого день. Я не хочу долго держать их в России. Мне надо, чтобы и духу их тут не было.
Игорь еще не успел закрыть рот, а Вера, с трудом скрывая радость, уже вертела в руках телефон. Муж взял свой портфель и, не прощаясь, вышел из кабинета. Она еще видела его удаляющуюся спину, а в трубке уже пищал гудок вызова.
– Молись всем богам! Сегодня тебе повезло. Послезавтра. Знаешь, где новый склад моего мужа? Мы там были три недели назад, ты там выбирал себе планки для подрамников. Вспоминай, тебе нужны были очень длинные бруски. Правильно. Там до сих пор нет никакой жизни. Жду тебя там послезавтра. Через день. В три часа дня. Пакуй пожитки – билет будет на самый ближайший день!
Удовлетворенная собой, она вышла в галерею, медленно прошлась, остановилась около одного из полотен.
– Ты не сделаешь меня счастливой женщиной, Цилицкий, но я заставлю тебя сделать меня богатой.
Она улыбнулась картине. Внизу висела белая табличка с подписью: «Виктор Цилицкий. Две стороны медали».
* * *
Сначала Виктор обратил внимание на гул в ушах, причем гул специфический, похожий на черновой набор звуков для музыкального произведения, озвучивающего фильм стиля «саспенс». Сразу после этого он заметил, что изменилась музыка. Не то чтобы она стала более мелодичной и более приятной для прослушивания, скорее, в ней просто сгладились басы и высокие частоты. Сознание зацепилось за это подмеченное искажение и начало закручиваться, вслед за музыкой, в нечто вроде спирали.
Для того чтобы не потеряться, Виктору пришлось приложить некоторые усилия. Изо всех сил он сосредоточился на том, чтобы отключить внутренний диалог, путающий его мысли в чувстве вины, в страхе, в желании послать все к чертям. Больше всего ему хотелось не быть, не чувствовать, не переживать.
Он сконцентрировался на темноте перед глазами. Мысли продолжали свои настырные попытки заполнить разноцветием черноту, но он категорически аннигилировал каждую, даже еще только-только намечающуюся идею. Из-за напряжения начали болеть глаза. А напряжение все росло и скоро начало доставлять массу иных неприятных эмоций.
Вспомнив, что борьба с «болезнью» – это тоже форма зависимости от болезни, Цилицкий заставил себя расслабиться и больше не бороться с мыслями. Он попробовал их попросту не замечать, для этого он еще больше сконцентрировался на темноте и скоро начал ощущать, как она приближается, охватывая голову, мозг, сознание и отрезает его как от тела, так и от внешней среды.
Музыка стала его alter ego, его вторым «я», и начала управлять путешествием в другие формы сознания. Он обнаружил, что снова может визуализировать звуки. Эта часть любого из его путешествий была самой любимой. Он, как художник, лучше управлял образами, чем звуками или просто информацией, поэтому, когда получал безраздельную власть над всем, тут же превращал это в образы и становился, делая это, самым счастливым человеком на свете.
Образы не просто крутились и мелькали перед глазами: Виктор как бы сам стал музыкальным эквалайзером. Он вибрировал и колебался в такт музыке.
Увлеченный этой игрой, он напрочь потерял контакт с телом. Он не то чтобы не мог пошевелить руками или ногами, он даже не мог представить, что где-то есть его тело. Он витал в бог знает каком другом измерении.
И, наконец, он заметил, что в голове наступила кристальная чистота мыслей. Сознание расслоилось на мириады частичек, его «я» перестало существовать. Как следствие, растаяла лишняя эмоциональность, импульсивность, чувства растворились без остатка, даже подобия влажного тумана от них не осталось. Это была как раз та самая, наиболее для него сейчас желанная, стадия трипа.
Он чувствовал, что может задавать себе любые вопросы, и знал, что ответы на них будут стопроцентно правильными.
Для него близкая связь с образами, фееричными и невероятными, была той причиной, по которой становилось, как он начал подмечать, все сложнее и сложнее выходить из состояния наркотического опьянения обратно в «реальность» с ее «роботическими» рефлексами и отсутствием вариантов. Он давно для себя понял, что «там лучше». Он любил проносящиеся перед глазами тысячи и миллионы мыслеобразов, которые детально вспомнить впоследствии было очень трудно или, правильнее сказать, вообще невозможно.
Время исказилось. Так всегда: кажется, что проходит часов пять, а после пробуждения видишь, что тебя не было всего около часа, максимум, полутора.
Когда прошел пик, интенсивность трипа начала спадать. Виктор помаленьку спускался с орбиты. Ему начали мерещиться всякие интересные вещи. Он как будто бы смог видеть с закрытыми глазами: они как бы и без того были закрытыми, но мужчина дополнительно прикрыл их руками, правда, с трудом, так как координация движений еще была нарушена, но, тем не менее, он все равно видел очертания комнаты и силуэты предметов.
