– Да тут у него одна порнуха!
Отец Василий скосил глаз. Исмаил держал перед собой дорогой глянцевый журнал, картинки на обложке которого были и впрямь вызывающими!
– Вот он, ваш христианский мир! – с презрением обронил мулла и сунул журналы обратно в тумбочку. – Только о телесном думаете. Про бога лишь в церкви и вспоминаете!
– Я эти журналы не печатал, – обиделся отец Василий. – А вот ты…
– Что я? – откликнулся мулла. – Ну? Что молчишь?
– А ты сегодня не мылся! – торжествующе закончил отец Василий.
Исмаил вспыхнул, вскочил на кровати и вдруг что-то вспомнил и расслабленно рухнул на кровать.
– Правильно. Ты ведь ванную за собой не помыл. Что, съел?!
Священник крякнул с досадой и пошел в ванную – мыть. Так и так следы своего присутствия по всей квартире оставлять было незачем.
* * *
Время шло, и настал момент, когда Исмаил, устав чесаться, встал и под презрительное хмыканье отца Василия отправился-таки в ванную – мыться. А потом поп и мулла лежали в одних трусах на огромной, роскошной подполковничьей кровати и понимали, что это и есть счастье – просто лежать чистыми, сытыми, без штанов и бушлатов на хорошем чистом белье.
Они пролежали так до самого вечера. Брыкалова не было. Они еще раз поели. Но подполковник так и не появился. Они осмотрели всю квартиру и перерыли всю небогатую командирскую библиотеку. Но Брыкалов как сквозь землю провалился. И только когда солнце начало садиться, в двери повернулся ключ.
Они мигом слетели с кровати и заметались по спальне, хватая и комкая в руках свою брошенную на полу одежду.
– Вася? – ласково пропел нежный женский голос.
Они оторопело переглянулись.
– Вася, ты дома?
Слышно было, как женщина застучала каблучками по квартире.
Отец Василий схватился за голову и метнулся к шкафу. Женщина – это тебе не Василий Петрович Брыкалов с господами офицерами, женщина и в спальню может заглянуть! «Может быть, это та, которая убирает? Нет, вряд ли…» Не похожи были этот весьма требовательный голосок и эта хозяйская походка на голос и походку обычной горничной. Не похожи, и все тут!
– А убирать за собой кто будет? – прошипел мулла, и священник оглянулся.
Исмаил судорожно поправлял постель.
Отец Василий быстро поправил свою сторону и тут же, подхватив с пола бушлат, брюки и свитер, повернулся к шкафу и, отодвинув в сторону парадный мундир и гражданский костюм, нырнул в уже приоткрытую дверцу. Места было достаточно. Мулла втиснулся в шкаф вслед за ним.
– Так, – ясно произнесла женщина, – Вася, как всегда, опаздывает, – и вздохнула.
Священник, возмущенно пыхтя, отодвинулся к стенке, локоть муллы упирался ему под ребра.
Женщина мелодично пропела что-то из этой, современной, музычки и, стуча каблучками, прошла к ним, в спальню, и щелкнула выключателем. Сквозь щелки в дверцах шкафа пробились тоненькие полоски желтого света.
Священник затаил дыхание. «Хоть бы в шкаф не полезла!
Послышался шорох. Очень знакомый. «Платье снимает!»
– А я люблю ва-енных, красивых, зда-ара-венных! – мелодично пропела женщина и щелкнула какой-то застежкой. – Ла… ла-ла… ла-ла… – как-то задумчиво промурлыкала женщина и сбросила туфельки.
Священник осторожно потер лицо ладонями.
Послышался специфический нежный шорох снимаемых колготок.
Мулла вздохнул.
– Еще люблю кру-тых… – женщина присела на кровать. – И всяких де-ла-вых.
«Что она здесь, спать собралась?» – с ужасом подумал священник.
– На-на-ни-и! – самодовольно пропела женщина. Ей было хорошо.
Она встала и, было слышно, надела тапочки, что стояли у кровати, и легкой походкой вышла из спальни.
– Что делать будем? – шумно выдохнул мулла, и священник понял, что и он до этого момента изо всех сил сдерживал дыхание.
– Не знаю.
Женщина открыла дверь ванной, и через секунду зашумел душ.
– Пойду посмотрю, – сглотнул священник.
– Чего ты посмотришь?! – яростно прошипел мулла. – Баб, что ли, голых не видел?!
– Дурак! – обиделся священник. – При чем здесь бабы? Надо же понять, чего она здесь делать собирается.
– А то ты не знаешь? – ехидно подначил его мулла. – Маленький, что ли, совсем? То самое и собирается…
– С кем? – задал дурацкий вопрос отец Василий и тут же понял: конечно же, с Брыкаловым! Она ведь к нему пришла!
«Если их будет двое, – подумал он, – все станет ровно вдвое сложней. Если не втрое». У него уже был такой опыт – там, в далеком омоновском прошлом…
Их послали брать некрупного, но весьма опасного авторитета. И поначалу все шло по плану. Парни взяли под контроль окна квартиры, в считанные секунды выбили дверь и, пробежав по комнатам, обнаружили искомое в спальне. В постели. С дамами. Двумя сразу.
Что-то скомандовал капитан, кто-то для острастки саданул дубинкой по огромному, в человеческий рост, зеркалу, и авторитет все понял верно и, сложив руки на поросшей седым волосом груди, продемонстрировал полное равнодушие к своей дальнейшей судьбе. А вот дамы…
Эти мегеры с визгом выскочили из кровати и в чем мать родила кинулись на капитана.
Пока их оттащили, они уже успели сорвать с офицера маску, выдрали порядочный клок волос и буквально исполосовали недавно женившемуся мужику все лицо своими острыми, словно заточенными ногтями.
Отец Василий, а тогда еще Мишаня Шатун, обалдело смотрел, как вырываются эти две роскошнотелые, полногрудые блондинки из рук его товарищей, и настолько выпал из реальности, что за наблюдением за трясущимися мягкими, округлыми прелестями чуть не позабыл про авторитета. Вот тогда он и пытался бежать.
Авторитета, конечно, взяли. Но Мишане потом изрядно досталось от начальства. Как, впрочем, нагорело и капитану, и даже тем двоим, что блокировали блондинок. Наверное, поделом. К такому тоже надо быть готовым.
Вода в душе перестала шуметь, и отец Василий внутренне собрался. Позволить подобной ситуации повториться вновь он не мог.
– А я люблю ва-енных! – пропела дама и, вытираясь полотенцем, прошла в спальню.
Было слышно, как она зашуршала чем-то шелковым, потом вздохнула и, обогнув огромную, видимо, созданную специально для подполковничьей любви кровать, направилась прямо к шкафу. Они в ужасе прижались друг к дружке и замерли.
– Еще люблю кру-тых…
Дверца открылась. Белая, с нежнейшей кожей рука с аккуратными розовыми ноготками ухватилась за плечики и потянула прикрывающую лицо священника мягкую ткань на себя.
Под французским пеньюаром показалось черное, страшное, заросшее дикой, необузданной бородой до самых глаз лицо.
