– Идешь ты на…, – сквозь зубы пробормотал Валера Барабанов, паркуясь прямо поперек перегороженного шлагбаумом проезда.
Ему вспомнилась старая, еще школьных времен, шутка: что такое сверхнаглость? Сверхнаглость – это нагадить на коврик у соседского порога, а потом позвонить в дверь и вежливо попросить бумажку. Вот это она самая и была – сверхнаглость.
На ходу вынимая из наплечной кобуры табельный ствол, майор медленно двинулся наискосок через проезжую часть в направлении «БМВ». Краем глаза он заметил, как поодаль, настороженно поблескивая горящими вполнакала фарами, осторожно, будто крадучись, остановилась машина группы наружного наблюдения. То, что раньше не вызывало ничего, кроме горького раздражения, сейчас вселяло бодрость духа и уверенность в себе: он был не один, а в острой ситуации дружеская поддержка – пусть, с учетом расстояния, только моральная – порой оказывается чертовски важной.
Он ждал и боялся выстрела из темноты – Молчанов номер два, как и его прототип, промахивался только в тех случаях, когда сам этого хотел, – но никто в него не стрелял, и мало-помалу возбуждение и тревога пошли на убыль. Двойнику Сиверова было заведомо не в жилу отсвечивать здесь и сейчас на трижды паленой машине, да и темнота, в которой он мог скрываться, была весьма относительной. На набережной, заливая ее ровным искусственным светом, ярко горели фонари, небо над восточным краем горизонта уже не просто посветлело, а начало заметно розоветь. От ночи осталось всего ничего, рожки да ножки, и майор Барабанов вдруг не ко времени и не к месту вспомнил стих собственного сочинения, начинавшийся словами: «Дожить до рассвета бывает так трудно, торопит табак запоздалое утро…» Ему тогда было не то пятнадцать, не то шестнадцать, он был страстно и безответно влюблен в девочку из соседнего двора – влюблен, разумеется, по гроб жизни; она все прекрасно видела и понимала, и дразнила его, гуляя то с одним его приятелем, то с другим. А он, дурак, страшно мучился, писал по ночам полные мрачного романтизма, совершенно бездарные, как сейчас понимал, стихи и на полном серьезе думал, что пресловутый «гроб жизни» – не такая уж плохая и где-то даже желанная штука.
Он приблизился к машине спереди и слева, со стороны капота и водительской дверцы, и остановился, не решаясь сделать следующий шаг, потому что заметил сквозь ветровое стекло свисающего на веревочке с зеркала заднего вида веселого пластмассового чертика в великоватых для его смеющейся рожицы солнцезащитных очках. Цацка явно была не случайная, выбранная и повешенная с понятным узкому кругу посвященных зловещим смыслом.
А главное, еще вчера – то есть уже позавчера, – этой хреновины в машине Сиверова не было. Майор Барабанов привык доверять своей тренированной памяти опытного оперативника и мог повторить это хоть на исповеди, хоть под присягой: не было, и все тут!
И он очень сомневался, что в нынешней непростой для всех ситуации Сиверов отвлекся на такую ерунду, как украшение салона своего находящегося в розыске авто. Тем более что выглядел он как человек, не лишенный вкуса, а украшение было, мягко говоря, сомнительное.
Оглянувшись через плечо, майор призывно махнул ребятам из наружки стволом пистолета. В то, что Черный Подполковник спокойно сидит за рулем и смотрит, как его берут в кольцо, было просто невозможно поверить. Может, он там уснул? Бред, с такими людьми просто так, случайно, ничего не происходит, особенно на работе. Скорее всего, его там нет. Но даже если так, что ж теперь – плюнуть и уйти, оставив все как есть?
Слыша у себя за спиной хлопанье автомобильных дверей и быстрый, осторожный топот бегущих ног, майор Барабанов приблизился к машине, выставил перед собой взведенный пистолет и положил ладонь на дверную ручку.
Когда члены группы наружного наблюдения дружно протопали мимо, на бегу доставая оружие, сидевший в припаркованной поодаль белой «приоре» подполковник Молчанов улыбнулся, безмолвно дивясь человеческой тупости. И, откинув защитный колпачок, большим пальцем вдавил в плоский металлический корпус красную кнопку дистанционного взрывателя. Он мог подождать, пока вокруг «БМВ» соберется все стадо, но не стал: он был не маньяк, а профессионал, и не нуждался в лишних, никем не оплаченных жертвах.
Ночь, даром что московская, была нежна – следует добавить, до этого мгновения. Три килограмма тротилового эквивалента разнесли ее на куски вместе с черным «БМВ», от которого, действительно, было давно пора избавиться.
Набережная содрогнулась от короткого, но оглушительного грохота; тишине, пусть относительной, московской, настал конец. На смену ей пришли дребезг посыпавшихся оконных стекол, лязг сыплющихся на асфальт дымящихся обломков, разноголосый вой и улюлюканье автомобильных сигнализаций, треск и гудение отплясывающего гопака на залитой пылающим бензином мостовой пламени. Сквозь эту какофонию вскоре послышались встревоженные, а порой и просто панические крики разбуженных взрывом людей. Москвич – существо нервное, а с некоторых пор еще и пугливое, чтобы не сказать запуганное. Тем более что Черный Подполковник не поскупился, и взрыв получился по-настоящему мощный – такой, что спешивших на помощь майору Барабанову оперативников опрокинуло взрывной волной и раскатило во все стороны, как пустотелые манекены из папье-маше.
Один из них поднял голову как раз вовремя, чтобы успеть отдернуть руку, по которой едва не прошлось переднее колесо только что тронувшейся, чтобы под шумок покинуть место событий, «лады-приоры». Похрустывая усеявшей мостовую стеклянной крошкой и постепенно набирая скорость, эта колесница смерти проехала мимо взорвавшегося «БМВ» – мимо, а вернее сказать, сквозь бушевавший на месте взрыва огненно-дымный столб. Языки коптящего пламени лизнули борт, косматым огненным вихрем завились вокруг багажника; в следующее мгновение машина скрылась из вида, и оглушенному, едва живому оперативнику на мгновение почудилось, что он уже умер и, лежа на раскаленной мостовой преисподней, наблюдает фрагмент деловой поездки самого Сатаны или кого-то из его прихвостней.
Словно в подтверждение этой бредовой догадки, его бессмысленно шарящий взгляд наткнулся на пластмассового чертика в больших солнцезащитных очках. Штуковина, которой было самое место в коробке с игрушками, принадлежащей какому-нибудь малолетнему бесенку, еще легонько покачивалась с бока на бок и слабо дымилась. Захлестнутая скользящим узлом на тощей чертячьей шее пеньковая бечевка была оборвана, ее кончик лениво тлел. Сам не зная зачем, оперативник накрыл лежащую в нескольких сантиметрах от лица игрушку ладонью и зажал в кулаке.
Следующей деталью, которая попалась ему на глаза как подтверждение того, что он в аду, стала лежащая на усеянном стеклянными призмами асфальте кисть правой руки. Оторванная взрывом ладонь все еще сжимала рукоятку пистолета, и пламя пожара оранжевыми бликами играло на тщательно ухоженных, отполированных и, возможно, даже покрытых бесцветным лаком ногтях.
* * *
Генерал Потапчук к моменту описываемых событий по-прежнему оставался под домашним арестом на конспиративной квартире и пребывал в полнейшем неведении. Глеб, как и обещал, поддерживал с ним связь посредством текстовых сообщений, приходивших на мобильный телефон, но толку от этого пока что было немного. Он встретился с одним из сотрудников генерала Тульчина и обстоятельно с ним побеседовал. По словам Слепого, парень не произвел на него впечатления оборотня в погонах, сознательно участвующего в грязной игре на выбывание. Впечатлениям Сиверова Федор Филиппович привык доверять – по меньшей мере, как своим собственным, – но это ничего не меняло: майор Барабанов мог даже не подозревать, что Тульчин ведет двойную игру и использует его вслепую как пешку.
