* * *
На широком, как летное поле аэродрома дальней бомбардировочной авиации, письменном столе горела настольная лампа. Лампа была старая, чтобы не сказать старинная – на массивной бронзовой ноге, под цилиндрическим, таблеткой, абажуром зеленого стекла, который давал приятный рассеянный свет и создавал атмосферу уюта и значительной сосредоточенности. Эта лампа, как никакая другая деталь интерьера, свидетельствовала о консервативности вкусов хозяина кабинета – генерала Тульчина. О том, где, в каких подвалах и кладовых старого здания на Лубянской площади Андрей Константинович откопал этот раритет, при каких обстоятельствах и ценой каких усилий сумел им завладеть, в отделе ходили легенды. Поговаривали, что точно такая же лампа стоит на столе у генерала Потапчука; любители смелых параллелей на этом основании утверждали, что два сапога – пара, но подполковник Федосеев искренне надеялся, что они ошибаются: Потапчук прославился на весь главк скверным, неуживчивым характером и стопроцентно прогнозируемой непредсказуемостью, и работать под началом такого шефа подполковнику, мягко говоря, не хотелось.
Над столом висел сильно увеличенный фотопортрет действующего президента в простой деревянной рамке. Из-за зеленоватого света настольной лампы цвет лица у главы государства был довольно-таки странный; говоря по совести, при таком освещении он немного смахивал на незаконно эксгумированного покойника. Но это, как всегда, было дело вкуса; ни с кем не делясь своим личным мнением, подполковник Федосеев давно пришел к выводу, что изображенный на портрете господин (как, впрочем, и подавляющее большинство его коллег) здорово напоминает зомби при любом освещении.
На дальнем краю стола, по левую руку от хозяина, скромно поблескивал бронзовой плешью небольшой, от силы килограмма на полтора, бюстик Дзержинского. Всякий раз, видя эту штуковину, Игорь Степанович Федосеев задавался вопросом: зачем она тут стоит? Украшение, с какой стороны ни глянь, сомнительное; хорошо, если это действительно бронза – и металл цветной, ценный, и по башке, в случае чего, можно кого-нибудь отоварить… А что, если просто крашеный гипс? Что тогда прикажете думать – что его превосходительство интеллектуальный зомби, застрявший в начале восьмидесятых идейный кретин? Или он просто притворяется?..
Чужая душа – потемки. У Игоря Степановича имелся племянник, великовозрастный балбес полных тридцати пяти годков от роду – выпускник журфака, корреспондент какой-то желтоватой провинциальной газетенки, неглупый и очень начитанный, но уже начавший стремительно спиваться, он во всеуслышание объявлял себя преданным сторонником компартии – не КПРФ, о которой и слышать не хотел, а КПСС. Или даже ВКП(б). Он не ходил на митинги и не размахивал красными флагами, предпочитая странствовать по барам родного городка, и при этом знал наизусть биографии Ленина, Кастро и Че Гевары. Он был довольно интеллигентный парнишка и никому не навязывал своего мнения, но когда его спрашивали, совершенно серьезно утверждал, что Куба – это рай на земле, а Северная Корея – единственный в мире прямо-таки эталонный образец правильного, справедливого социального устройства. В эти минуты так и подмывало спросить, дурак он или притворяется; Игорь Степанович спрашивал, и не раз, и племянник неизменно отвечал, что не притворяется – спокойно, без тени обиды и где-то даже снисходительно. При этом дураком он точно не был, и это редкое сочетание ума, образованности и декларируемой во всеуслышание заведомой ереси буквально сводило Игоря Степановича с ума. Да нет, в самом деле, что это такое?! Поза? Маска? Искреннее заблуждение? Хоть ты запри его в камере и примени допрос третьей степени – авось, расколется, успокоит мятежную душу родного дяди, подполковника ФСБ Федосеева…
Словом, племянника своего, как и нового шефа, генерала Тульчина, Игорь Степанович до сих пор так и не раскусил. И, если на племянника по большому счету можно было с чистой совестью наплевать, то с генералом дело обстояло куда сложнее. Во-первых, плевать на старшего по званию не позволяет субординация, а во-вторых, это просто-напросто опасно: пока ты на него плюешь, это еще куда ни шло, а вот если он плюнет в ответ, ты окажешься в эпицентре бедствия, по разрушительной силе сравнимого со всемирным потопом.
– Присаживайся, Игорь Степанович, – сказал генерал. Голос у него был усталый, глуховатый и как будто даже чуточку больной. – Разговор у нас будет долгий, а в ногах правды нет.
Подполковник Федосеев привычным жестом пригладил густую, рано поседевшую шевелюру и присел к столу для совещаний. Этот стол образовывал с письменным столом генерала некое подобие буквы «Т»; ввиду отсутствия в кабинете третьих лиц и конфиденциальности предстоящей беседы подполковник разместился на минимальном удалении от начальства, в уголке, образованном ножкой и перекладиной упомянутой буквы.
– Опять новости из заповедника? – спросил он.
– Не без того, – кивнул генерал. – Как это ни прискорбно, твоя версия, кажется, начинает подтверждаться. Кто-то методично и очень профессионально убирает фигурантов нашего расследования. И сегодня уже можно с полной уверенностью утверждать, что это не народный мститель. Потому что он вышел за пределы радиационного заповедника, покинул приграничный район и объявился прямо здесь, в Москве.
– Как это? – опешил подполковник.
– Да очень просто. Путь-то недалекий! Так вот, вчера около полудня кто-то проник в помещение ночного клуба «Летучая мышь» и застрелил хозяина, Якова Наумовича Портного, в определенных кругах известного под кличкой «Хвост». Вместе с Хвостом был убит гостивший у него предприниматель из Донецка, некто Бурко Иван Захарович…
– Бурко? – многозначительным тоном переспросил подполковник.
– Так точно, – кивнул генерал. – Теперь вопрос о том, кто такой этот таинственный украинский партнер Хвоста, этот неуловимый и вездесущий Бурый, можно считать закрытым. Тем более что Бурый мертв, как кочерга, и наша мечта допросить его, таким образом, похоронена – тихо, без воинских почестей, салюта и речей… Поэзия, – спохватился он и некоторое время шевелил лицом, корча жутковатые гримасы. – Прости, Игорь Степанович, это у меня от усталости всегда так: чем сильнее вымотался, тем больше клонит в изящную литературу. Того и гляди, стихами заговорю: в заповеднике у нас объявился пи… гм… Фантомас. Этот хитрый Фантомас попадает белке в глаз… И ведь попадает же, стервец! – Он сильно хлопнул ладонью по столу, заставив испуганно подпрыгнуть бюстик Дзержинского. Судя по высоте прыжка, бюстик все-таки был не из бронзы, а из обыкновенного раскрашенного гипса. – Почерк фирменный: в каждом покойнике всего по одной пуле. Все гильзы на месте, пули тоже. И баллистики с уверенностью утверждают, что выпущены они из того самого ствола, который уже несколько раз засветился в заповеднике. Одна из камер наблюдения в клубе сумела запечатлеть подозреваемого. Все приметы совпадают: рост около ста восьмидесяти, шатен, спортивного телосложения, темные очки…
– Вот наглец! – ахнул подполковник Федосеев.
– Просто профессионал при исполнении, – устало поправил генерал. – Уборщик, которому поручили подчистить дерьмо за большими людьми. Вот он и подчищает – старательно, до блеска. Работенка грязная, зато хорошо оплачиваемая. Даже завидно: и чего я тут корячусь? Если бы мне, как когда-то в Северной Америке, платили за каждый доставленный скальп хотя бы по доллару, я бы давно возглавлял список журнала «Форбз». Уж чего-чего, а скальпов, которые не мешало бы снять, в одной Москве столько, что не сосчитаешь.
