— Привет, Карл.
Я устроился поудобнее и открыл банку пива. Майя с любопытством наблюдала за мной, когда Карл приступил к обсуждению недавно прочитанной статьи про новую смертельную болезнь, рассказал, каким бесполезным оказался его сын, живущий в Остине. Затем принялся ссылаться на споры, которых мы никогда не вели. Вскоре он начал повторяться. И тут мое внимание привлекли посторонние звуки, доносившиеся из трубки.
— Карл, — прервал я поток его слов, — где ты?
Он надолго замолчал, только хрипло дышал.
— Только ни о чем не беспокойся, — сказал он так, словно хотел, чтобы я начал беспокоиться.
— В какой ты больнице, Карл?
— Я не хотел тебя тревожить, — сказал он. — Мой сосед привез меня сюда из-за простуды, и мне сказали, что это воспаление легких. И еще какая-то траханая болезнь печени. Можешь себе представить, я ничего не понимаю?
И он начал так громко кашлять, что мне пришлось убрать трубку подальше от уха. Прошло еще некоторое время, прежде чем его тяжелое дыхание снова стало ровным.
— Так в какой ты больнице, Карл?
— «Никс». Но тебе не стоит беспокоиться. Здесь есть телевизор. У меня осталось немного денег. Я в порядке.
— Я заеду, — обещал я.
— Все хорошо, сынок.
Он еще минуту не вешал трубку, но ему больше ничего не требовалось говорить. Я услышал одиночество и страх в его голосе — даже отчетливее, чем звук больничного телевизора.
— Что? — спросила Майя, когда я повесил трубку.
— Кое-кто из моего прошлого, — ответил я.
— Конечно.
Мой взгляд заставил Майю пожалеть о сказанном. Раздражение исчезло с ее лица, и она опустила глаза. Я вытащил еще несколько полтинников из пенсионного фонда Карнау и проверил, остались ли патроны в пистолете Майи.
— Я скоро вернусь, — сказал я на прощание.
Может быть, Майя задала мне вопрос, однако я не дождался его окончания и вышел.
Глава 44
«Никс» расположился в здании вроде тех, через которые любил перепрыгивать Супермен в сороковые годы. После произнесения нескольких «Аве Мария» и поднявшись на двенадцатый этаж на скрипучем лифте, я нашел Карла в маленькой палате в конце узкого коридора, залитого голубым светом.
Мне казалось, что я готов к встрече с ним, и ошибся. Я с трудом обнаружил его лицо на черепе, плотно обтянутом кожей, из ноздрей торчали кислородные трубки, похожие на абсурдно длинные усы. Будь Карл чуть более хрупким, докторам пришлось бы положить на него что-нибудь тяжелое, чтобы он не взлетел под потолок. В нем осталась лишь одна тяжелая часть — голос.
— Привет, сынок, — прохрипел он.
Сначала я не понимал, как водянистые белые глаза смогут сфокусироваться на мне настолько, чтобы Карл меня узнал. Может быть, он решил, что я и вправду его сын. Потом его взгляд переместился к экрану телевизора, и он начал рассказывать о годах, проведенных с моим отцом. Через некоторое время я его прервал.
— Господи, Карл, как ты мог не знать, что болен?
Он отвернулся от телевизора и попытался нахмуриться. Потом накрыл мою руку ладонью.
— Проклятье, сынок.
У него так и не нашлось ответа. Интересно, как давно Карл в последний раз смотрел в зеркало, или когда его кто-то навещал, чтобы сказать, что он стал похож на скелет. Я решил, что, если проживу достаточно долго, обязательно найду его сына в Остине, чтобы задать ему несколько вопросов.
— Расскажи, как оно идет, — попросил Карл. — О твоем отце.
— Ты бы отдохнул, Карл. Тебе дают витамины или что-то еще?
Карл открыл рот, свернул язык в трубочку и так сильно раскашлялся, что ему пришлось сесть. Он был в таком состоянии, что я испугался за его ребра, но он опустился на подушки и попытался улыбнуться.
— Я хочу знать, сынок.
И тогда я ему все рассказал, понимая, что нет никакого смысла что-то от него скрывать. Я спросил, помнит ли Карл, чтобы отец говорил о «Центре Трэвиса» или Шеффе, намекал ли на крупное расследование, которое намеревался провести. Я признался, что хочу разобраться, как отец наткнулся на аферу с муниципальными строительными заказами.
Я не уверен, что Карл услышал половину из того, что я говорил, он лежал и равнодушно смотрел в телевизор. Когда я закончил, Карл ничего не сказал, его внимание было приковано к рекламе пива и молоденьким девочкам.
— Твой отец и женщины, — сказал он. — Наверное, ты не слышал всех историй.
— Таких историй было слишком много, Карл.
Его рука казалась совсем хрупкой, и меня поразила сила, с которой он сжал мои пальцы.
— Но ты не сомневайся, он любил твою маму, сынок. Просто…
— Да, он слишком любил женщин.
— Не-е-е, — протянул Карл. — Только Эллен.
Я не знаю, почему имя Эллен все еще вызывало у меня смущение. Я множество раз его слышал от самых разных людей, но у нас дома его никогда не произносили вслух. Впрочем, ничего особенного, если не считать, что каждый День Благодарения у отца после третьей порции бурбона с кока-колой на глазах появлялись слезы. Он поднимал свой стакан, его примеру следовали Гарретт и Шелли. Никто ничего не говорил. Никто не предлагал мне или моей матери задать вопрос. Но все знали, за кого они пьют. Больше ничего не осталось от первой жены моего отца, Эллен Наварр — короткое прекращение огня между отцом, Гарреттом и Шелли. Однако ее имя все еще казалось мне непрошеным гостем в моей семье.
Аудитория в студии взревела, поздравляя победителя «Риска».
[145]
— Ничто не затрагивало твоего отца по-настоящему после смерти Эллен, — сказал Карл.
Я пожалел, что он больше не говорит о болезни Альцгеймера или раке простаты. Все, что угодно, только не любовные похождения отца.
— Как раз перед тем, как его застрелили, ему показалось, что у него что-то налаживается, ну, ты понимаешь. Конечно, он всякий раз так думал, когда начинал встречаться с очередной дамочкой, — продолжал Карл.
Я вежливо кивнул и вдруг сообразил, о чем он говорит.
— Я ничего такого не помню.
Карл посмотрел на меня и тяжело вздохнул. Я понял его намек.
— Она была замужем.
— Да, обычно так всегда бывает.
С минуты его глаза блуждали где-то далеко, словно он забыл, о чем мы говорили.
— Твой папа был упрямым и жестоким сукиным сыном, — продолжал Карл. — Но, клянусь богом, он умел быть нежным с женщинами. Ты бы видел, какие розы он однажды принес шлюхе из Ларедо…
