Во время родов они снова чувствуют себя единым целым. Он держит ее за руку, гладит лоб, он готов на все, что угодно, лишь бы помочь ей пережить схватки. У них обязательно все будет хорошо, теперь она в этом уверена. Она расскажет ему о своих мыслях, о том, что медленно, но верно разрывает ее изнутри, она сделает так, чтобы он ее понял. Изо всех сил она старается справиться с болью, которая рвет ее тело, и думает — почему Бог так жестоко наказал женщин за грех, совершенный Евой. Слова Священного Писания отдаются в голове. Вот, я в беззаконии зачат, и во грехе родила меня мать моя.
Время идет. Схватки длятся уже много часов, но ее тело отказывается выпускать на свободу свое создание. Держит жадной хваткой ребенка, который там, внутри, отчаянно борется за жизнь — и акушерка выглядит все более озабоченной. Проходит двадцать часов, и они сдаются. Решение принято, и Май-Бритт отвозят в операционную, чтобы сделать кесарево сечение.
Вот, я в беззаконии зачат, и во грехе родила меня мать моя.
— Майсан.
Она слышит голос, но он доносится издалека. Она в другом мире — не там, где звучит этот голос. Через равные промежутки времени она замечает слабое мерцание света, а голос, отраженный сильным эхом, звучит как будто из тоннеля.
— Майсан, ты меня слышишь?
Ей удается открыть глаза. Окружающие люди и предметы на миг обретают размытые очертания, чтобы исчезнуть снова.
— У нас девочка.
И тут к ней возвращается зрение. Действие наркоза слабеет, и она видит Йорана с ребенком на руках. Йоран все время был рядом с ней, он ее не оставил. Он держит их ребёнка, того, которого она не смогла родить сама. Ребенок в белом, она это тоже видит. Все уже закончилось, его уже вымыли, он чист и одет в белое.
— Любимая, у нас с тобой девочка.
Он кладет ей на руку крошечное существо, пытающееся сфокусировать взгляд, еще не привычный к новым расстояниям. Девочка.
Открывается дверь, медсестра вкатывает в помещение столик на колесах, на котором стоит телефон.
— Вам пора сообщить радостную новость друзьям и близким.
Йоран звонит своим родителям. Потом Ванье. Май-Бритт удается произнести лишь несколько слов, Ванья на другом конце кричит от радости.
Больше они никому не звонят.
Все складывается не совсем так, как говорил Йоран. Вместо того чтобы устроиться на работу, он просит помощи у родителей и решает проучиться еще год, чтобы закончить училище. С переездом на новую квартиру им тоже приходится ждать. Он обращается в муниципалитет, и ему обещают, что скоро все устроится. Так он говорит.
Май-Бритт так и не рассказала ему о своих мыслях. Но теперь у нее, по крайней мере, есть то, что ее отвлекает. Они решают назвать девочку Сусанной и окрестить ее у того же священника и в той же церкви, где получил благословение их брак. Она пишет родителям, сообщая, что у них родилась внучка и указывая время и место предстоящих крестин, но родители не отвечают.
С девочкой что-то не так, Май-Бритт это чувствует. Нет, не то чтобы она ее не любила, но ей кажется, что ребенка нужно держать в каком-то смысле на расстоянии. Ребенок требует к себе столько внимания, но он должен с самого начала научиться управлять собственными инстинктами. Воспитывать — значит определять границы дозволенного, и ответственные родители не должны допускать, чтобы воля ребенка нарушала авторитет взрослого. Это делается ради самого ребенка. Она кормит через каждые четыре часа, как велено, а если девочка начинает кричать, проголодавшись раньше времени, Май-Бритт не обращает на это внимания. Она укладывает ее спать ровно в семь, детский врач сказал, что это правильный режим. Но девочка часто засыпает только через несколько часов и все это время безостановочно кричит — и в конце концов Май-Бритт привыкает вообще не замечать детский крик. Но Йоран отказывается признавать такое воспитание. Если он возвращается домой до того, как ребенок заснул, он мечется по дому, жестко протестуя против всех действий Май-Бритт, и не позволяет дочери часами кричать в кровати и в конце концов засыпать от полного изнеможения.
В четыре месяца врачи это констатируют. Май-Бритт с самого начала казалось, что с девочкой что-то не так, но она гасила в себе эти подозрения. В последнее время она придумывала всевозможные причины, чтобы не ходить в детскую поликлинику, но ей звонят и сообщают, что, если она не привезет ребенка на плановый осмотр, врач приедет к ним домой. Она скрывает свои опасения от Йорана, несет этот груз сама, он даже не знал, что они пропускают визиты к педиатру. Она не хочет идти туда, слышать о результатах и притворяться, что ни о чем не догадывалась. Она не хочет делать вид, что ничего не знает об истинных причинах.
Это называется грех самоосквернения.
Подозрения оправдываются. Она слушает врачей, как человек, которому рассказывают, как кратчайшим путем дойти до уже известного места. Задает несколько вопросов, чтобы не оставить ничего неясного. И вечером рассказывает обо всем Йорану.
— Она слепая. Они выяснили это сегодня на осмотре. Сказали, что через две недели мы должны снова ее показать.
С этого дня все начинает разрушаться. Последняя судорожная попытка освободиться оказывается безуспешной, ей не остается ничего, кроме стыда, угрызений совести и страха. Раскаяние и горечь от неисполненного долга, как кислород, наполняют ее тело — тело, которое она ненавидит больше всего на свете, тело, которое причиняет ей только зло. Ее грех доказан. Она кормит его молоком из собственного тела через каждые четыре часа.
Худое дерево приносит худые плоды. Грешен человек перед Господом, и грозит ему гнев Господний и возмездие. Необоримая темная потребность во зле взращивается и передается по наследству от поколения к поколению, и этот наследный грех и есть причина всех прочих грехов в мыслях, словах и поступках.
Она в своем тщеславии поставила себя выше Бога и получила невообразимо страшное наказание. Ее Он не тронул, Он настиг ее потомство. Возложил на следующее поколение кару, которая должна была постичь ее.
Она получает письмо от родителей. До них дошли слухи. Прощения она не получит, но вся Община будет молиться за дитя, которое справедливо покарал Бог.
Проходит еще два месяца. Йоран теперь почти не разговаривает с ней. И ничего не упоминает о квартире, куда они должны переехать в начале лета. Две комнаты и кухня, первый этаж, с балконом, шестьдесят восемь квадратных метров. И ванная. У них наконец будет ванна, в которой она сможет как следует вымыться.
Она начинает паковать вещи, ей надо чем-то себя занять, сидеть без дела становилось все труднее. Открывает бельевой шкаф наверху у лестницы и вынимает стопку простыней. Это подарок родителей Йорана, на всех простынях голубыми нитками вышиты его инициалы. Она видит, как девочка выползает из спальни и перебирается через порог, тычется головой в дверной косяк и садится. У лестницы нет перил. Май-Бритт идет мимо дочери к картонной коробке рядом с кроватью и укладывает простыни. Поворачиваясь, она ударяется щиколоткой о ножку кровати. Ее пронзает резкая боль, и, едва почувствовав ее, Май-Бритт понимает, что в душе у нее рвутся какие-то путы. Перед глазами все белеет. Она кричит, крик разрывает ей горло, но облегчения не приносит. Дочь пугается, и Май-Бритт замечает, что она пятится к холлу. Ближе к лестнице. Но ярость, охватившая ее, не утихает, а, наоборот, растет — и Май-Бритт, схватив обеими руками коробку, с силой швыряет ее о стену.
