Моим отважным воинам Августу и Альбину
Дорогой Бог,
сделай, пожалуйста, так, чтобы на свете
не было войн, насилия и несправедливости,
пусть бедные разбогатеют
и никто не голодает,
пусть злые
станут добрыми и все, кого я знаю,
будут живы и здоровы.
Помоги мне стать умным и добрым,
чтобы мама и папа
мной гордились.
И чтобы они меня любили.
АМИНЬ.
1
«Клянусь исполнять честно следующую присягу и направлять режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому просимого у меня смертельного средства. Чисто и непорочно я буду проводить свою жизнь и свое искусство».
У нее не получилось. Напротив сидел человек, который скоро умрет, — сидел спокойно, неподвижно, сложив на коленях руки с выступающими венами. Она посмотрела на толстую папку с историей болезни. С тех пор как он впервые пришел на прием, прошло почти два года. Все упорные попытки оказались безрезультатными, и сегодня ей пришлось признать поражение. Сообщить диагноз. Это всегда вызывало одни и те же чувства. Возраст, неизлечимость болезни, несовершенство медицинских технологий — все это не вина врача, но в оправданиях нет смысла, потому что речь идет о жизни. О жизни, спасти которую она не смогла.
Он улыбался.
— Не принимайте это на свой счет. Когда-нибудь мы все умрем, а сейчас подошла моя очередь.
Ей стало стыдно. Он не должен утешать, ни в коем случае не должен, но ему удалось прочитать ее мысли.
— Я уже стар, а вы еще молоды, думайте об этом. Я прожил долгую жизнь и в последнее время начал чувствовать в каком-то смысле удовлетворение. Ведь многие мои ровесники меня опередили, так что здесь становится довольно одиноко.
Он коснулся гладкого обручального кольца на левой руке. Оно легко сдвинулось, его пальцы заметно похудели за время болезни.
Именно руки всегда притягивали ее взгляд в таких ситуациях. Как странно, что все навыки и умения, накопленные за целую жизнь, вскоре будут утрачены.
Навсегда.
— Знаете, иногда мне становится интересно, о чем он, собственно говоря, думал — я хочу сказать, что все остальное он рассчитал точно, но вот этот неизбежный для человека демонтаж — его надо было организовать как-то иначе. А то ведь что получается — ты рождаешься, растешь, учишься, а как только ты немного освоился и попривык, у тебя снова все отнимают. Все по порядку. Начиная со зрения и дальше вниз. И в итоге ты возвращаешься туда, откуда делал первый шаг.
Он замолчал, словно обдумывал свои слова.
— Однако в этом, наверное, и заключается главная хитрость. Потому что если ни один орган больше не работает исправно, то и остальное становится неважным. Ты начинаешь понимать, что смерть — это не так уж и плохо, потому что она даст тебе возможность немного отдохнуть. — Он снова улыбнулся: — Жаль только, что на это уходит время, я имею в виду весь этот демонтаж.
Она не знала, что ответить, не находила слов. Но ей было известно — такой сценарий действует не для всех. Некоторых выхватывают на полпути, еще до завершения собственно монтажа. Причем никакой логики выбора тут нет.
Тот, кого любит Бог, умирает молодым.
Ее это не утешает.
Не утешает.
Это значит, что Бог ненавидит тех, кто остался. Или думает, что его благосклонность должна оправдать ту пустоту, которую оставляет за собой смерть.
Ей бы не хотелось, чтобы Бог ее ненавидел. Хоть она в него и не верит.
— Но знаете, что в этом самое замечательное? То, что я сейчас приду домой и налью себе бокал хорошего вина. Мне ведь так долго запрещали пить. А у меня припасена бутылочка для особого случая. Вот он и наступил. — Он подмигнул: — Нет худа без добра.
Она попыталась улыбнуться в ответ, но получилось у нее, по-видимому, не очень. Он стал медленно подниматься, она поспешно вскочила, чтобы помочь ему.
— Спасибо за все, что вы сделали. Я знаю, что вы действительно боролись.
Закрыв дверь, она глубоко вдохнула. Воздух в комнате казался тяжелым. Посмотрела на часы, время есть. Начала собирать разбросанные бумаги. Руки действовали ловко, и вскоре на столе появились аккуратные стопки. Она сняла белый халат и надела пальто. Раздраженно заметила, что торопиться по-прежнему некуда, но быть в пути лучше, чем ждать на месте. Хотя убежать от себя не позволит даже огромная скорость.
— «Это мама. Хочу узнать, когда ты заедешь. Позвони немедленно».
Моника прочла это сообщение, включив мобильный по дороге к парковке. Часы показывали десять минут шестого, о том, что она заедет за матерью в половине, они договорились заранее. Непонятно, зачем нужно звонить еще раз, но вариантов нет.
— Да, мама, здравствуй.
— Когда ты приедешь?
— Уже еду, буду минут через пятнадцать.
— Надо заехать в «Консум» за свечами.
— Хочешь, я заеду по дороге?
— Ладно, только бери на сто десять часов. А то те, что ты купила в прошлый раз, сгорели слишком быстро.
Мать не догадывалась, как мучительны для дочери эти постоянные поездки на кладбище, иначе она не намекала бы, что Моника взяла не те свечи из скупости. Моника купила бы свечи, способные гореть всю жизнь, если бы подобные существовали. Но таких в магазинах не было. Там продавались только на сто десять часов максимум. И с тех пор, как мать перестала водить машину и продала ее, Монике приходилось ездить с ней на могилу и зажигать новые свечи, как только погаснут старые.
Прошло двадцать три года. Больше, чем он успел прожить. И все равно большую часть жизненного пространства занимал он.
Он занимал все это пространство.
На парковке стояли две машины, но кладбище казалось безлюдным.
Любимый сын
Ларс
1965–1982
Она так и не смогла привыкнуть к его имени на могильном камне. Оно прекрасно смотрелось в списке победителей какого-нибудь спортивного соревнования. В газетной статье о самых перспективных молодых хоккеистах. Когда Монике не удавалось произвести впечатление как-то по-другому, она всегда говорила, что ее старший брат — Лассе Лундваль. В этом году ему бы исполнилось сорок, но для нее он оставался старшим на два года братом. Им восхищались друзья, за ним бегали девчонки, у него получалось все, за что бы он ни взялся.
Он был маминой гордостью.
Интересно, как бы все сложилось, если бы их не бросил отец. Если бы он не ушел из семьи, когда мать была беременна Моникой, и если бы матери не пришлось коротать жизнь в одиночестве. Моника ни разу не видела своего отца. Как-то в отрочестве она написала ему письмо — но получила короткий и равнодушный ответ, и желание познакомиться с отцом постепенно сошло на нет. Ей хотелось, чтобы он проявлял какую-то заботу, настаивал на встрече. Но он этого не делал, и Гордость взяла свое. А затискивать перед ним Моника не собиралась. С годами отец и вовсе ушел куда-то на задний план.
