Поискал Петр у матери в сейфе – вон они, фотки-то! А на них Муратов собственной персоной девку полуголую по плечу гладит и смотрит так маслено… Все, в общем, ясно…
Вот перед собранием поймал Петр старого зануду, да и помахал перед ним снимками-то! А тот так, смотрит, побледнел, в лице переменился, сердечко, видать, прихватило. Петр даже понадеялся, что сейчас старика кондратий хватит, вот бы разом все проблемы и решились.
Но нет, очухался старикан, посмотрел внимательно, а потом и говорит – чего, Петр Федорович, от меня хотите? Ведь не просто так фотографиями вот тут потрясаете. Точно, говорит Петр, не просто. Вы, Юрий Борисович, думаете, что никому ваша личная жизнь не интересна. Ничего противозаконного не совершаете, жены у вас нету, никого ваш, так сказать, моральный облик не волнует. Ан нет. Вот предъявлю я сейчас эти снимочки на собрании акционеров, где вы собираетесь меня критиковать и места председателя совета директоров лишить, и что окажется? Старые проверенные сотрудники, которые канал создавали, будут в шоке! Вы-то их вечно к чему призываете? Достойно нести культуру в массы или вроде того! Давеча против ток-шоу, где мужья с женами в эфире отношения в присутствии сексопатолога выясняют, выступали? Неприлично, мол, на люди такие интимные проблемы выносить! Этак, вы говорили, еще в спальне камеры установят, зрители будут смотреть, а доктор Скворцов комментировать! А теперь оказывается, что моралист-то наш сам каждую пятницу с голыми девками обнимается. Ему, стало быть, можно, а другим людям – нельзя? Вот так люди скажут, и правы будут! И слушать вас не станут! Так что если не хотите на старости лет опозориться перед соратниками, то поддержите мою кандидатуру, как мать когда-то поддерживали.
Муратов выслушал все это молча, только губы покусал. Потом и говорит – дурак ты, Петька! И никакая сила не заставит меня поверить, что это ты додумался за мной следить! Не иначе Лизавета подсуетилась, тем более снимки эти сделаны месяца два назад, я по костюмам вижу.
Ну да, Петр признался, мать все знала и фотки эти на всякий пожарный случай в сейфе хранила, а вот сейчас и пригодились. Все, да не все, старик отвечает, Петр и не понял, к чему это он.
А после Муратов помрачнел так да и говорит, что ему теперь плевать, что с каналом будет, и на коллег плевать, но не хочет он эту историю раньше времени на свет божий вытаскивать. Так что он, Петр, может что угодно делать, а Муратов подумает и, возможно, акции свои ему продаст. Только за хорошую цену. И еще что-то про мать сказал – всегда считал Лизавету женщиной умной, а теперь, мол, сильно засомневался. И заторопился в ее кабинет – бумаги какие-то посмотреть, сказал. А Петр тогда так обрадовался, что старик надумал акции продавать, что больше ничего и слушать не стал.
Так что не было ему никакого резона господина Муратова убивать, раз тут все хорошо разрешилось.
Да, но только кто ему в полиции поверит? Стерва Катька так его распишет, что мама не горюй! И как это он раньше не замечал, что у нее такой характер вредный? При матери сидела тише воды ниже травы, только мямлила и слезы лила, а теперь вот осмелела… Ну, мать-то, конечно, всех умела в руках держать, при ней бы Катерина про акции и не пикнула.
Да еще пуговица эта чертова. Как она на месте убийства оказалась? Ведь он точно помнит, что не входил в кабинет в то утро – только потом, со всеми.
Кабинет матери навевал на него чугунную тоску. Находясь там, он вспоминал ее скрипучий голос, ее тяжелый взгляд, в котором сквозило иногда нескрываемое презрение, ее выволочки, ее притворные вздохи: ох, сын, что же дальше-то будет? Я ведь не вечна…
Вот и накаркала, ворона старая!
Петр повернулся в ванне и ощутил, что вода остыла и его пробирает дрожь. Он пустил одну горячую воду, хотел было крикнуть Валентине, чтобы принесла выпить чего покрепче, но вспомнил упавшее на пол пальто и решил, что мерзкая баба, подученная Катькой, небось и не услышит.
Из крана лился почти кипяток, дрожь ушла, в голове малость просветлело, и Петр решился подумать о самом главном – о том, как его собственная жена взяла, можно сказать, его за самое уязвимое место с помощью дурацкой пуговицы.
Вчера, когда она показала ему чертову пуговицу, измазанную кровью, он сначала не поверил. Но эта зараза уж больно смотрела твердо, никогда он не видел у Катьки таких глаз. Он поверил ей, что сдаст полиции и глазом не моргнет. Не брала она его на пушку, а точно сдала бы тому хмырю-следователю, как его… Каховский. А тому только попадись, вцепится, как репей в собачий хвост, ему нужно дело раскрыть и наверх отчитаться.
У старика Муратова какие-то заслуги обнаружились. С кем-то он там работал еще при советской власти, прежде никому до него дела не было, а как узнали о его смерти, так сразу телеграммы пошли из Москвы с соболезнованиями. А кому соболезновать? Один он был как перст, ни родных, ни близких.
Сейчас Петр думает, что так оно и лучше, неглупый человек был этот Муратов, от родственников одни неприятности. Однако, что там у него за заслуги? Мать, верно, знала. Ну, теперь неважно.
А вот интересно, кому теперь акции Муратова достанутся? Петр выключил воду, потому что в ванной стало уже нечем дышать от пара, полежал немного и вспомнил, что по уставу компании «Канал плюс», если у акционера нет законных наследников, то в случае смерти акции его распределяются пропорционально между остальными акционерами. То есть на общий расклад они не повлияют. Сволочь все-таки Катька, как его подвела! Чтобы он сам, своими руками отдал ей акции! Но уж очень испугался он вчера.
Ладно, не все еще потеряно. Нужно только сообразить, кто мог подбросить на место убийства эту чертову пуговицу? Катька сама этого сделать не могла – когда он утром надевал костюм, пуговица была на месте, он точно помнит. И с Катькой они не сталкивались, не подходила она к нему, они вообще не встречались. Он и понятия не имел, что жена припрется на собрание.
Так, он приехал на канал, побывал в своем кабинете, потом перехватил Муратова в коридоре возле второй студии. Не стал к себе приглашать, чтобы секретарша не знала, думал, там, в уголке, они тихонько переговорят. Оказывается, их видел Бубенцов, ну в этом гадюшнике ни от кого не скроешься! Так, может, Муратов пуговицу оторвал? Ага, чтобы подбросить ее на место своего убийства, усмехнулся Петр. Не мог старик этого сделать даже случайно. Он близко к Петру не подходил, да еще кривился так брезгливо, как будто ему противно рядом стоять. Тоже мне, чистоплюй! А сам стриптизерок лапал!
Значит, поговорили они минут сколько-то и разошлись. Если верить Бубенцову, было минут десять второго. А пришел он на собрание в час двадцать пять, тут уж секретарша не соврет. И где он был эти четверть часа? Нужно вспомнить!
Петр выбрался из ванны, машинально растерся полотенцем, машинально оделся и все это время думал. И наконец, войдя на кухню, чтобы вытрясти из обнаглевшей Валентины хотя бы чашку кофе, Петр вспомнил, что эти пятнадцать минут он потратил на то, чтобы перекинуться парой словечек с молоденькой акрисулькой, которая отиралась на канале в поисках работы.
