Ошпаренное солнцем лицо Хорли исказилось.
— Ты смеешь трепать своим грязным языком имя моей матушки, поганый пес! Позволь мне покончить с ним, seniore! — возопил он, и Эль-Койот утвердительно кивнул.
Ухватив рукоять револьвера обеими руками, Смок принялся целиться. Но выстрелить не успел.
— Да будь я проклят! — внезапно вскричал коренастый бандит, державшийся ранее на заднем плане, и обветренное лицо его содержало сейчас намек на некоторую порядочность. — Да не зовись я Анджело Ла Бестиа, если позволю, чтобы на моих глазах совершилось преступление!
Дуло мушкета, направленное в хилую грудь ирландца, подтвердило его решимость.
О! Не так уж давно Анджело Ла Бестиа храбро воевал против картавых негролюбов-янки в отряде отважного майора Колхауна, дослужился до сержанта и ушёл в прерии, ценя честь превыше жизни. И сейчас смельчак недоумевал: каким злым ветром занесло его в банду грязных chicanos, единственный белый среди которых и то настолько бесстыж, что посмел вмешаться в честный поединок? Хотя чего и ждать от вонючего ирландца!
Слегка выставив левую ногу, бравый вояка хищно пригнулся. Палец его замер на спусковом крючке, глаза изучающе ползли по застывшим лицам мексиканцев, и поэтому он последним услышал некий чужеродный звук, возникший словно бы из ниоткуда.
Скрип, похожий на дребезжание гвоздей в жестяной коробке, приближался. Вот на горизонте показалась темная точка, а краткое время спустя пара одров, впряженных в ветхий дилижанс, остановилась у пересохшего колодца. Приоткрылась дверца, и златокудрая девушка в белом кружевном платье и шляпке, украшенной флердоранжем, выпорхнув из кареты, звонко восклик…
…Коренастый, наголо бритый толстяк неопределенных лет, облаченный в мешковатый, плохо гармонирующий с амбициозным интерьером костюм, поморщившись, выключил визор. Вздохнул. Ткнул пальцем в клавишу.
— Зиночка! Чашечку чаю, пожалуйста. И соедини-ка меня, дружок, со «Стерео-Центром»…
— Минуточку, Шамиль Асланович, — мурлыкнул селектор.
Чаек возник почти тотчас. А связи пришлось ждать. С каждой бесполезно истекающей секундой квадратный складчатый затылок багровел все гуще.
— Черт-те что, — произнес наконец господин Салманов и хлопнул ладонью по столу, ненароком оборвав жизнь одной из декоративных бомборджийских мушек. — Бе-зо-бра-зи-е!
Верная Зиночка, сунувшаяся было насчет сушек, сделала большие глаза и сгинула. Шестой год удерживая пост личного секретаря Председателя совета директоров Компании, она знала: если босс сквернословит наедине с самим собою, маячить без крайней нужды не следует.
Секретари, водители и лакеи ошибаются редко: господин Салманов действительно был зол.
Внеочередное заседание совета начнется ровно в полдень.
А он минувшей ночью проворочался до рассвета. И со вчера мокнут ладони. Нельзя выходить к коллегам в таком виде. Порвут на ветошь.
Кисейным барышням нечего делать в совете директоров.
Господину Салманову была необходима красная тряпка. И дурацкий фильм попался на глаза хоть и случайно, но весьма кстати: медленно закипая, Шамиль Асланович уже подвел себя вплотную к желаемому уровню ярости.
Немыслимо! Три трупа за полчаса, и как это прикажете назвать, если не пропагандой насилия, да еще в лучшее эфирное время? Чему научатся невинные дети, посмотрев сие, скажем так, произведение. Одному: чуть что — хвататься за оружие, и это в лучшем случае. Так куда же зовут рядового зрителя мудаки со «Стерео-Центра» и на что тратятся средства налогоплательщиков?
Или они там думают, что на их шалости нет управы?! В таком случае эти уроды жестоко ошибаются…
На том конце провода вернувшийся наконец из клозета директор студии пытался жалобно скулить, но слушать его никто даже не собирался. Ему конкретно разъясняли.
Типа так. Никому, даже государственному стереовидению, не дано право разлагать подрастающее поколение, идеализировать самосуд и поэтизировать разборки; стереовидение по самой природе своей призвано сеять семена разумного, доброго, вечного — понятно, в натуре?.. Стереовидение, а в первую очередь — Госстереовидение есть питомник гуманизма и рассадник политкорректности; кому-кому, а директору главного канала Галактики не следует забывать об этом ни на секунду. Так что пускай эту гадость снимают с эфира немедленно, и господин Салманов, хоть и рядовой, но неравнодушный зритель, очень надеется на то, что понят правильно, поскольку…
— …А что пасть тебе через жопу натрое порвут и на погоны не посмотрят, так ты, полковник, не сомневайся, — закруглив период, господин Салманов впервые за время беседы позволил себе повысить голос. — Всё! Кончили базар!
И, откинувшись в кресле, вкусно потянулся.
От сердца заметно отлегло. Сделалось, правда, несколько неудобно перед директором: все-таки академик, офицер, а тут его носом в говно, как собачонку. Ну, что поделаешь, не извиняться же. Тем паче что и фильм дерьмовый…
Шамиль Салманов извлек из оттопыренного пиджачного кармана смятый носовой платок, тщательно протер лоб и с отвращением выбросил тряпку в корзину для мусора.
И за две минуты до полудня, когда Председатель совета директоров, затянутый в безупречно официальный (черт бы его побрал!) иссиня-черный френч от «Kudryavtceff and husband's», сияя гималайским белоснежьем манжет и до голубого звона накрахмаленной стоечкой воротника, шел под синими сводами Хрустальной галереи, соединяющей административный корпус с малым конференц-залом, ладони его были восхитительно сухи…
Он даже позволил себе, замедлив шаг, полюбоваться дивной панорамой, открывающейся с высоты семидесяти метров.
Далеко-далеко внизу лежал игрушечный городок в табакерке, и синяя ленточка Босфора, чуть искрясь, отсекала азиатский, уже почти оправившийся от последствий Третьего Кризиса берег от европейского, чье не подлежащее реконструкции пепелище уродливой черной кляксой разбрызгалось на двадцать километров к западу. И хотя в число недостатков господина Салманова не входила излишняя сентиментальность, но порой, возвращаясь отсюда, из Хрустальной галереи, Шамиль Асланович стряхивал с ресницы нежданно выкатившуюся слезинку.
Он любил этот город глубоко и жертвенно, как любят приемные родители ребенка-калеку, вопреки прогнозам врачей вставшего все-таки на ножки. Ведь как ни крути, а почти двадцать лучших лет жизни нынешнего главы Компании неразрывно связано с Истанбулом, и нелегкое, подчас мучительное выздоровление города происходило у него на глазах…
Вон, почти у самого пролива, где некогда высились дворцы заносчивых византийских вельмож, а к концу Кризиса оставалась только корка спекшегося шлака, сверкает, отбрасывая зайчики, титановый купол Гулеваровского Центра Искусств. Чуть дальше, на холме, рвутся в синеву причудливые башенки Федеральной Юридической академии имени Алеко Энгерта. Если перевести взгляд вправо, не отрываясь от идеально прямой линии проспекта, то за правильными квадратами белых коттеджей глаз различит и укутанную полуденным маревом пирамиду Собора Всех Святых, подаренного городу незабвенными Отцами-Основателями. А еще южнее утопают в парковой зелени спальные кварталы. Это уже его, Шамиля, детище, от идеи до сдачи под ключ, и это ему, а не кому-то другому, пришло в голову трогательное, легко вошедшее в обиход новостроек прозвище «Сиренюшки»…
