Несколько бесконечных секунд компофон исполнял «Болеро» Равеля.
Затем щелкнуло.
И в уши грянул медовый баритон, поддержанный a capella речитативом великолепно поставленных, плавно сливающихся воедино теноров.
Странная, тягучая и монотонная мелодия. Песня явно иностранная, хотя язык вроде бы славянский и кое-что понять можно. Во всяком случае, то и дело совершенно разборчиво поминаются какие-то Стенька Разин, Емелька Пугачев, Ивашка Мазепа, после чего, ни хера себе, звучат и его, планетарного головы, имя и фамилия…
Что за белиберда?
Не менее полуминуты понадобилось ошеломленному Руслану Борисовичу, чтобы понять: господа Смирнов, Смирнофф и Худис отвечают ему заранее записанной на автоответчик анафемой.
Теперь, когда все точки над i были расставлены, стало ясно: кроме личной охраны, надеяться не на кого.
Разве что на Любочку. Когда поступает приказ не допускать к телу никого без исключений, она умеет превращать приемную в самый настоящий укрепрайон.
Проверено.
«А что? — подумал голова, маясь в смертной истоме. —А вдруг?»
— Любаша!
Длинный гудок.
Хотя такого не могло быть ни при каких обстоятельствах, бесстрастный экран внутреннего визора подтвердил: приемная пуста.
Впрочем, уже нет.
Подпрыгивая на ходу и размахивая сумочкой, в помещение ворвалось сущее дитя. Скинуло курточку, повертелось перед зеркалом, припудривая востренький носик, уселось за секретарский стол и элегантно выпрямило спинку, всем видом своим выражая готовность плодотворно трудиться.
Руслан Борисович прослезился.
Торопливо распахнув сейф, встроенный в тумбу монументального рабочего места, он достал оттуда самую большую и вкусную шоколадку, шумно дыша, выпростался из кресла и почти побежал к двери — обнять, расцеловать, приласкать по-отечески это юное, наивное, замечательное создание, единственное живое существо, не предавшее законно избранного планетарного голову в роковую минуту.
Он не успел.
Бесшумно включился экран внешнего визора.
По балюстраде второго этажа, равнодушно, как мебель, отодвигая в сторонку засуетившихся посетителей и перепуганных клерков, скользящим волчьим шагом шли к кабинету господина Буделяна плечистые парни в нелепых белых накидках, меченных кроваво-алым крестом, и кольчатых, отделанных медью рубахах.
А чуть отставая от них, опираясь на трость, ковылял, изредка кивая и еще реже пожимая протянутые руки, приземистый полноватый крепыш. Обширная лысина над громадным лбом торжествующе сияла, отбрасывая солнечные блики, вислые моржовые усы чуть топорщились, и за толстенными линзами очков светились добрые-добрые, совершенно безжалостные глаза…
Руслан Борисович содрогнулся.
Все-таки Ворохаев.
Подтянуть пятнадцатипудовый рабочий агрегат к двери и забаррикадироваться оказалось делом одной минуты. Если не меньше. Этим можно было гордиться. Но планетарному голове было не до пустяков. Сделавшись маленьким и совершенно неброским, он забился под фикус и срывающимся шепотком бормотал невнятную, но предельно искреннюю молитву, уговаривая Господа сжалиться и совершить чудо.
Черт побери, ну случается ведь!
Бывают же в жизни старики Хоттабычи и волшебные лампы…
В кабинете, тихо ухнув, погасли экраны. А спустя долю секунды из приемной, прогрызая дубовые, тщательно обитые войлоком доски, донеслись истошный визг, лязг, звон, стук и заполошные вскрики на каком-то абсолютно неведомом, грубо взрыкивающем языке…
Сущее дитя приняло бой.
По воле Тха-Онгуа
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
которая называется так же, как и глава вторая, поскольку, в сущности, является ее продолжением и повествует о событиях, случившихся на планете Валькирия с июля по октябрь 2383 года по Общегалактическому стандарту.
Район Форт-Уатта. Великое Мамалыгино. 17 июня 2383 года.
— Да вот еще: встречаются однажды ерваанец, ерваа-Гллец и ерваамец…
— Хватит, Остин.
— Нет, босс, вы послушайте, обхохочетесь. Встречаются, значит, они, а жены у всех в командировке. Ну и, конечно…
— Остин, вы можете помолчать?
— Но я…
— Я прошу вас!
Остин Мерридью фыркнул, подтянул потуже ремешок широкополой коимбры и, кинув в рот ломтик пересушенного до черноты анго, с удовольствием захрустел. Клевая штука — черный анго. Прочищает мысли, поднимает настроение, а старики говорят: кто черняшку харчит, того семью семь хворей боятся. Кто понежнее, конечно, жует розовый или коричневый…
— Хай, босс! Анго хотите? У меня тут розовый есть. Босс, хотите анго?
Ишь молчун. Ну и хрен с ним. Парень вообще-то хороший, с мозгами. Уважительный. Законы знает. Как он Хью-Ломастера отделал — любо-дорого было смотреть. И поделом. Нечего работяг обижать. Слова ему не скажи: запомнит, подставит, три штрафа выпишет — и хана контракту, гуляй, парень, бомжуй, не поминай лихом. Кому пожалуешься? В Уатте Ломастер тебе и царь, и бог, и воинский начальник, шериф с мировым у него, считай, на второй зарплате, кабы не на первой, а Коза вроде и не дальний свет, да и там правды нет; кто станет слушать внестатусника? Спасибо, если пинками не погонят…
— Остин!
— Да, босс?
— Пожалуй, угощусь, если розовый…
— Правильно, босс, полезная штука. Держите! Между прочим, от него еще и торчалка встает, как рога у оола. Вот, помню, пошли мы раз…
— Остин!..
Ну и ладно. Ему же хуже. С байкой дорога короче. А с другой стороны, хрен те байки, были бы бабки. За такие креды Ости-Везунчик может и помолчать. Аж до самого Уатта. Там и отведем душеньку. Сухач сухачом, а в «Баядерке», если хорошо поискать, не только «Новоцейлонский» сыщется. Для своих, конечно. Которые с подходом. Чужаку не обломится.
Мерридью молодцевато расправил грудную клетку.
Ух-х-х, и погудим!
Но не теперь. Всему свое время. Пятерку или там червонец грех с корешами не прогудеть, а полтора ствола — это ж, как Ломастер говорит, целая сумма кредов. Пришел бы рейсовик — не глядя рванул бы в Козу за билетом, хоть тушкой, хоть чучелом…
— Эй, босс! Привалило раз бесстатуснику наследство от бабушки. Он, понятное дело, в кассу. А у него попугай. Большой такой, красивый…
— Остин, вы мешаете мне работать.
Ни хрена себе, работает он! Жопой об седло, что ли? Вот Мерридью — да, работает. Потому как проводник. И толмач к тому же. А господин Руби, как из Уатта выехали, считай, херней мается. В Уатте резво поолил, что да, то да, ничего не скажешь. Чтоб из Ломастера хоть секцийку выгрызть, это ж мвиньей лютой надо быть, не меньше. Но выгрыз же! И ему, Ости, и Хоме, и Корейцу Гиви положенное вернули. Эхма! — самое время, как мечтали, на Пустоши махнуть. И на припасы хватит, и на оолов, и на упряжку. Пески, конечно, они и есть пески, то ли вернешься, то ли нет. Зато если тот доходяга про Мертвое урочище не сбрехал, то уж точно жилу некому было застолбить. Лежит, милая, на солнышке блестит, их дожидается. Всего-то делов: добраться да выбраться. А тогда хоть век рейсовики не летай — можно и скутер истребовать. На Татуанге небось сухачом и не пахнет.
