Все, даже священные бусы отдал бы сейчас ловкий Бимбири за счастье лежать на всклокоченной траве вместо Барамбы!
Разодрано его горло, вырваны когтями глаза и жутко пузырится на устах розоватая пена — ну и что? Зато дух его уже спешит по Темной Тропе к престолу Тха-Онгуа, к обильным пирам и пышногрудым девам, минуя все препоны, предназначенные для обычного человека дгаа…
Зависть — великий порок. Но Мкиету, знающий жизнь, не сердится на глупого юнца. Ведь и впрямь, никому не дано жить вечно. Вторична Твердь и первична Высь, что бы ни болтали бородачи из полночных болот, и смерть гранит камни для венца жизни… Можно понять Бимбири. А поняв, простить.
Впрочем, двали из Окити-Пупы уже овладел собой. Ие!
Спору нет, почетно и славно ушел храбрец Барамба, и сложат о нем сказания, и споют песни. Но! Хочется ли Бимбири лежать на траве с разодранным горлом и вырванными очами?
Нет.
Не хочется.
Йе!
Много жарких боев впереди, много славных подарков. Кто знает, быть может, в один из дней он, отважный Бимбири, тоже спасет великого нгуаби? Обязательно спасет! Но, ловкий и шустрый, останется в живых, и сам, своими ушами услышит, как мудрец Мкиету скажет юному воину из Окити-Пупы: Бимбири, ты — дгаабуламанци, ты — гордость людей дгаа…
А бумиановая роща уже гудит возбужденными голосами.
Воины укладывают тела старого леопарда и юного Барамбы на скрещенные копья. Так положено провожать героев. А сержант H'xapo, исподлобья взглянув на Дмитрия, вскидывает плеть и семью гибкими хвостами крест-накрест перепоясывает Мтунглу.
Это несправедливо. Человек-тень нынче дважды спас бесценную жизнь дгаангуаби. Его не в чем упрекнуть. Но вожди неприкосновенны. А сержант в гневе. И Мтунглу снова и снова принимает удары, заслуженные Пришедшим-со-Звездой…
Впрочем, тень не чувствует боли.
Первой вражеской кровью умылся ныне Мтунглу, и три роговые чешуйки отпали сразу, а остальные свербят и зудят на оживающем теле…
Бей, бей еще и еще, доблестный H'xapo!
Но семихвостка свивается вокруг мощного запястья.
— Мы победили, тхаонги, — говорит Убийца Леопардов.
Дмитрий поднимается на ноги.
Надо бы ликовать. Но вместо радости — злость и обида. Он не оправдал доверия. Он опозорился.
Чего стоит командир, в разгар битвы таскающий кошку за хвост? За этакое из Академии отчислили бы в момент…
Но мудрый мвамби полагает иначе.
Как бы то ни было, Пришедшего-со-Звездой народу дгаа заменить некем. Так пусть же юные воины знают: первая победа принадлежит ему. Пускай верят: нет невозможного для великого, смело ухватившего за хвост самого Хозяина Сельвы…
— Ты победил, нгуаби, — поправляет сержанта Мкиету.
— Ты победил, — соглашается сержант.
— Хэйо! — единым дыханием выкрикивают двали. Дмитрий склоняет голову. Он не дурак. Он понял.
— Да. Я победил.
И, приложив ладонь ко лбу, добавляет:
— По воле Тха-Онгуа!
Котлово-Зайцево. 11 мая 2383 года.
(О причинах пребывания Кристофера Руби на Валькирии, его непростых отношениях с Нюнечкой, славном боевом пути подполковника Эжена-Виктора Харитонидиса, а также о сером берете, который не просто серый берет, и пегой свинке подробно рассказано в романе «Сельва не любит чужих»)
Нет, любезный читатель, кто бы что ни говорил, а я буду твердо стоять на своем: открытие театрального сезона в стольном граде Котлове-Зайцеве, старожилами любовно именуемом Козою, есть событие планетарного значения, а не какое-нибудь хухры-мухры, проводимое под обременительным патронатом очередной региональной Чебурашки.
Судите сами: еще крутились перед зеркалами, нанося последние необходимые штрихи, всполошенные предстоящим событием прекрасные половины отцов города, еще метались по заваленному обрезками ткани и выкройками полу «Истиннаго Кутюрнаго заведения Мадам Розалинды фон Абрамянц из Земли и Парыжу» раскрасневшиеся модистки и белошвейки, прикалывая к последним, на живую нитку склепанным заказам недостающую бутоньерию, а в центре Котлова-Зайцева уже было не протолкнуться — с трех часов пополудни к деревянно-матерчатой махине «Гранд-Опера» ото всех окраин подтягивались зеваки. Спокойные, полные сдержанного достоинства земляне-контрактники и пестрый, непонятно откуда взявшийся на планете поселковый сброд, благообразные крещеные нгандва со своими молчаливыми, закутанными в гугги женами, рудничные, заехавшие в Козу на предмет отовариться, и расконтрактованная шелупонь, утратившая достоинство настолько, что не брезговала уже вместе с туземцами копать канавы и укладывать шпалы, — короче говоря, все умеющее ходить, но не имеющее надежды попасть внутрь население, беззлобно переругиваясь, занимало места на траве перед шапито, чтобы поглазеть на съезд начальства и послушать, как будет веселиться элита.
Первые носилки, встреченные забубенным свистом и улюлюканьем, появились в начале шестого. А с семнадцати тридцати у парадного входа, охраняемого от безбилетников цепкоглазыми автоматчиками, кипел и не спешил рассасываться водоворот оживленных приветствий, учтивых поклонов, крепких рукопожатий, жеманных книксенов, многозначительных подходов к ручке, троекратных, крест-накрест, объятий, выверено четких отмашек головой, почтительнейших расшаркиваний, изысканных комплиментов, каблучного, со звоном шпор щелканья, кокетливых реверансов, целомудренных поцелуев в щечку и фамильярных похлопываний по плечу…
Короче говоря, шарман крепчал.
Но Кристоферу Руби было не до светских изысков, ибо у входа, теребя бахрому кружевной шали, стояла Нюнечка, и ее очаровательное личико выражало твердое решение поговорить именно теперь.
Теоретически, разумеется, был шанс проскользнуть незамеченным.
На практике надеяться не приходилось.
Хотя, если помолиться как следует…
Торопливо прочитав «Отче наш», Кристофер Руби надвинул на лоб серый берет, надел зеркальные солнцезащитные очки и, тщательно притворяясь исполняющим служебные обязанности филером внешнего оцепления, двинулся в обход.
Тщетно.
Его уже зафиксировали.
— Кри-исик! Кри-исочка!
Нюнечка кинулась наперерез, отсекая путь к парадному входу.
Крис заметался.
— Ми-лый, подожди-и…
Нюнечка была уже совсем близко. Она почти успела. Но все-таки только почти. Плюнув на все, Крис Руби кинулся через площадь наискось, едва не попал под нуула, увернулся, проскочил под дюралевыми носилками старшего живодера господина Кругликова и, хуком слева сунув под нос коренастому сторожу-муниципалу жетон сотрудника миссии, впрыгнул в блиндированную дверь служебного входа. Нежные пальчики с алыми, чуть облупившимися коготками, на миг запоздав, ухватили воздух.
