Александра ни о чем не расспрашивала, пока они не устроились в кафе, в нескольких минутах ходьбы от кладбищенских ворот. Леонид заказал всем блины и водку. Лариса, иззябшая и раскрасневшаяся, попросила чаю.
После того как помянули покойницу, все сидели молча. Девушка, ставшая после стопки водки пунцовой, накручивала на палец локон вьющихся вдоль шеи волос, тут же отпускала его и начинала все снова. Леонид исподлобья поглядывал на сидевшую напротив Александру, но молчания не нарушал. Та не выдержала первая.
– Что же вы хотели мне сказать? И почему… Хотя не мое это дело, конечно… Почему вы не позвали Птенцова на поминки? Они ведь с вашей мамой дружили!
– Да, много лет составляли ее коллекцию, знаю. – Теперь Леонид не сводил с художницы пристального взгляда. Его глаза слегка покраснели, но оставались сухими. – С меня хватит. Я больше не желаю иметь дела ни с ним, ни с его дамой сердца, ни с этим приживальщиком, отставным зятьком… Меня волнует другое. Помните историю, которую они сплели вокруг смерти моей матери?
– Сплели? – недоуменно повторила Александра.
– Именно! Будто бы какая-то женщина в красной куртке толкнула ее под поезд, и Виктор якобы видел это. Я еще начал думать на вас! Помните?
– Странно было бы не помнить, – у Александры перехватило горло. – Мне казалось, что все меня подозревают, так что я и сама уже не знала, виновата или нет. И эта куртка! Виктор уверял, будто бы она моя, ничья больше. Будто бы он приметил ее по оторванному хлястику. Вот какой наблюдательный!
Леонид с презрением отмахнулся:
– Он-то? Наблюдательный? Мама говорила, что он становится наблюдательным, только если наблюдает бутылку поблизости. Остальное его не волнует. Опустился совсем, а ведь по образованию инженер. Тетя Лена и Птенцов кормят его, подкидывают обноски. Поселили у соседки, Виктор на нее работает за жилье, а на них за еду. Снег чистит, дрова колет, в огороде копается. Ну и поят они его время от времени, чтобы в Москву обратно не потянуло. У него ведь комната в квартире имеется…
– А когда он сопьется до смерти, комната по завещанию достанется его сыну от бывшей жены, – неожиданно вмешалась Лариса. – У них все просчитано, не сомневайтесь!
– Не сомневаюсь, – растерянно ответила Александра, переводя взгляд с парня на девушку. – Но при чем тут история с гибелью вашей мамы, Леонид? Зачем Виктору врать, что он видел женщину, если это было вовсе не так? Вы ведь не знаете всего…
Александра поведала, как после расставания с Леонидом и дачи показаний у следователя встретилась с Виктором и тот рассказал ей о том, кого на самом деле видел рядом с погибшей Мариной…
– Мужчину? – усмехнулся Леонид. – Ну, это уж вовсе чепуха. Никого он не видел, потому что никого рядом с мамой не было тем утром.
– Вы говорите так, будто знаете наверняка! – с сомнением произнесла художница.
Парень гневно сдвинул брови, чем напомнил Александре погибшую подругу:
– Мама была одна! Меня вчера известили, что объявился настоящий, на этот раз действительно настоящий свидетель и официально дал показания. Человек совершенно не заинтересованный, гостил перед праздниками в поселке у друзей и возвращался в Москву. Он стоял на платформе и ждал поезда – не того, который проскочил через станцию и сбил маму, а следующего, который должен был остановиться. Самого момента гибели он не видел, но к железнодорожному переезду мать подошла одна, без спутника, и поблизости никого не было. Место там открытое, ее скрыло составом всего на минуту, никто бы не успел издали подбежать и толкнуть. Дело окончательно ясное. Так что Виктор все врет. И про женщину, которая якобы была с ней, и про мужчину, в которого потом эта женщина волшебно превратилась, и про вашу куртку.
– Зачем же?!
– Не знаю. Но никто вашу куртку не надевал. Это был несчастный случай. Может, Павел Андреевич и тетя Лена боялись признаться, что угостили маму на прощание, напоили ее… Хотели свалить вину на кого-то еще. Может, есть и другие причины… А пить мама не привыкла. Она, как всегда, опьянела сильнее, чем рассчитывала. Не заметила состава, который появился вдруг из-за поворота… Я помню, мы как-то с ней и с отцом еще шли из гостей, так она выпила там чуть-чуть и едва под машину не попала!
– Свалить вину на кого-то еще… Догадываюсь даже, на кого! – воскликнула Александра.
– Вот и я на вас подумал, – мрачно ответил Леонид. – И теперь, когда они не сказали вам о похоронах, я уверен, они что-то против вас имеют! Посадить не решились, сообразили, что могут быть свидетели, велели этому пропойце забрать показания! Зато явно пытаются держать вас на расстоянии.
Александра, потрясенная услышанным, молчала. Она могла бы возразить молодым людям, что в таком случае Птенцов утаил бы новость о завтрашнем аукционе, на который любезно, по собственной инициативе, ее пригласил. «Если бы он не позвонил мне вчера, я бы ничего и не знала! Разве похоже, что он прячется, держит меня на расстоянии? Леонид только предполагает, но не знает всего. Но теперь точно известно, что Птенцов и Елена подучили этого несчастного пропойцу Виктора врать… У меня осталось ощущение неискренности от того нашего разговора. И все время его передергивало, все время он оглядывался, будто высматривал, не следят ли за ним. И вчера не знал, куда девать глаза, делал вид, что не знаком со мной, вообще от всего отрекся, ничего, мол, не видел… Конечно, уже знал, что нашелся свидетель. А как легко свалить все на пропойцу! Якобы плетет неведомо что. Птенцову-то или Елене пришлось бы отвечать за свои слова!»
Кафе, старое, просторное, малолюдное, несмотря на обеденный час, еще хранило черты советского интерьера: полированные деревянные панели до половины стен, цементный пол с вкраплениями желтоватых камушков, оцинкованные прилавки для десертов. Под потолком еще одна примета былых времен – большой вентилятор. Он медленно вращал пожелтевшие лопасти, разгоняя воздух, заставляя шевелиться и шуршать фольговые гирлянды, протянутые из угла в угол и свисающие над столиками. На середину зала вышла черно-белая кошка. Невозмутимо, с хозяйским видом усевшись и оглядевшись, зверек принялся умываться.
– Они вас боятся, что ли? – нарушил установившееся молчание Леонид. Кривая улыбка чрезвычайно портила его лицо, придавая ему старообразное, мстительное выражение. – Может такое быть?
Александра покачала головой. Ей живо вспомнилась просьба, почти мольба, высказанная Виктором после разговора в привокзальной пиццерии: больше не вмешиваться, не приезжать, держаться в стороне. «Я-то тогда решила, он боится за меня, оберегает от убийцы! А может, напротив, он боялся меня?!» Она подняла на пару невидящий взгляд, перед которым проходили картины недавних событий. Чаепитие в натопленной полутемной комнате… Приветливая хозяйка угощает их с Мариной чаем. В холодной бане Птенцов рассказывает о гербах, просит не вмешивать больше Марину в поиски трюфельного пса. Утро, заметенная снегом платформа, небольшая стайка людей возле тела, лежащего в сугробе, – такого неожиданно тщедушного, бесплотного, словно под одеждой ничего и не было…
