– Друг мой, вы богохульствуете, – кротко остановил его хозяин книжной лавки.
– И вы туда же! – Кустистые, почти сросшиеся брови врача разделила на переносице резко обозначившаяся морщина. – Вы, единственный мой собеседник последние несколько лет, единственный, в ком я не разочаровался, кого я не оставил, предпочтя общество великих мертвецов, заключенное в книгах, – и вы твердите мне о Боге, о Страшном Суде!
– Друг мой, без веры любое знание – наточенный нож в руках безумца! Ведь, если вы увидите сумасшедшего, вооружившегося подобным образом, вы постараетесь лишить его оружия, не так ли? Не так ли поступает Господь в эти страшные дни, разоружая нас перед лицом своего гнева, оставляя нас слабыми, нагими, беззащитными перед болезнью? Ибо познания людей растут, а вера их, сообразно росту знаний, ослабевает…
– Вы сами не больны ли? – резко заметил врач, оглядывая старика в кресле уже без тени былого дружелюбия. – Эти речи от вас мне слышать странно!
– Милостью Господней я здоров, – ответил тот.
– Среди евреев заболевших меньше, – кивнул врач. – Я полагаю, густота крови у вас иная. Чуме она не по вкусу. Что ж, эту книгу я, так и быть, приму в подарок. Но за следующую, знайте, заплачу сполна! Сейчас я тороплюсь, мне надо навестить одного больного…
…Его шаги уже затихли на лестнице, а старик, замерший в кресле, все прислушивался. Тревога исказила черты его лица, от напряжения оно казалось даже глуповатым. Наконец, убедившись, что тишину более ничто не нарушает, он с видом крайнего отчаяния откинулся на спинку кресла и сдавленно пробормотал несколько слов, значения которых Александра не поняла.
Глава 12
Она проспала едва не до полудня и очнулась только от голоса матери, стоявшей над нею и твердившей:
– Тебе звонят! Звонят же!
А когда Александра, резко сев в постели, вслепую схватила протянутый матерью мобильный телефон, та укоризненно добавила:
– Все утро названивают с одного и того же номера! Я отвечать не стала, конечно, но уж решилась тебя разбудить!
– Правильно… – пробормотала художница, растирая глаза тыльной стороной руки. Попутно она отметила, что постель с пола убрана и аккуратно свернутая стоит в углу. Маргарита исчезла. За матерью закрылась дверь. Александра взглянула на дисплей, увидела фамилию «Птенцов» и взволнованно прижала телефон к уху:
– Да?
– Добрый день, и примите мои извинения! – произнес коллекционер. – Не стал бы вас будить, вы так сладко спите, но дело срочное. Кажется, я в шаге от знакомства с одной собачкой…
– Павел Андреевич, неужели?! – Она растерянно взъерошила свободной рукой свалявшиеся во сне волосы. – Как же вам удалось?
– Не телефонный это разговор… – откашлявшись, глухо ответил Птенцов. – Но в одном вы были абсолютно правы – пес в Москве.
– Нам нужно срочно увидеться!
– Я того же мнения. Кстати, я сейчас тоже в столице. Давненько не бывал… Но вот утром приехал, ради вашего песика потревожил свои несчастные ноги. Сейчас они о себе напоминают… С места сдвинуться не могу. Так что придется вам самой меня навестить.
– Конечно! Я сейчас же приеду!
– Тогда жду, буду рад вас видеть…
Птенцов назвал адрес. Александра записала его на клочке бумаги, ежась от волнения: ей предстояло увидеть квартиру на Ильинке, знаменитое логово Плюшкина, о котором некогда говорила вся «антикварная» Москва!
– Я буду у вас через полтора часа, – пообещала она.
– Как вам угодно, – любезно ответил мужчина. – Я в ближайшие несколько дней отсюда не тронусь. Путешествие и так было рискованным. Как бы концы тут не отдать…
– Неужели вы приехали на электричке?
– Что вы, помилуйте, на машине, на моторе, как говаривали в старину! Для меня и это уже подвиг!
– Но Елена с вами?
– Она осталась дома. Да приезжайте, поговорим!
…Войдя на кухню, Александра застала там подругу, сменившую одолженный халат на собственную одежду. Мать кормила ее то ли поздним завтраком, то ли ранним обедом – на тарелке перед Маргаритой красовалась яичница с ветчиной. Художница хотела протиснуться к плите, объяснив, что ей срочно нужно выпить кофе, но мать ее отстранила:
– Сейчас сварю, сейчас. Один кофе, желудок испортишь! Да уже небось испортила! Поесть как следует не хочешь?
– Не хочу. – Александра присела к столу. – Я сейчас убегу на полдня, а то и на весь день. Не знаю еще.
– Кто это звонил? – нахмурившись, обернулась от плиты мать.
– Ну, мама, имя тебе ничего не скажет. По делу.
– Мне твои дела очень не нравятся!
– Мне тоже. – Художница старалась все обратить в шутку. – Денег мало приносят. Делец из меня плохой.
– Именно! Так стоит мучиться?! Рита, представь, ведь она свалилась к нам на голову на днях, глаза безумные, бормотала какую-то чепуху, врала… Что-то у нее случилось, а что – не говорит!
Маргарита ребром вилки отделила кусок яичницы и вопросительно взглянула на подругу:
– А что же все-таки случилось?
– Ничего особенного. – Александра смотрела на нее в упор, в который раз поражаясь тому, насколько изменилась старая приятельница. Маргарита взамен своей прежней эмоциональной порывистости обзавелась хладнокровием, овладела умением держать удар, ничем не выдавая волнения. И это ничуть не радовало художницу. – Можно сказать, все обошлось. Прошло бесследно.
Последнее слово она выделила интонацией, как будто произнеся его большими буквами, но Маргарита выслушала намек, не моргнув глазом. Она продолжала есть с таким завидным аппетитом, что художница и сама внезапно почувствовала голод.
– Что прошло? – не отступала мать, обрадованная уже тем, что дочь разговорилась. – Почему не сказать по-людски?
– У вас сейчас кофе выкипит, – предостерегла ее гостья.
Мать, ахнув, обернулась к плите, где над туркой, стоящей на огне, и впрямь уже поднялась пышная коричневая шапка пены. Маргарита вытерла хлебом опустевшую тарелку и с видимым наслаждением сжевала корочку, спокойно встретив взгляд подруги. Она даже подняла брови, словно задавая немой вопрос. Александра отвернулась.
– Так можно узнать, куда это ты собралась? – Мать процедила кофе через ситечко и поставила чашку перед Александрой. – К тебе гостья приехала, в конце концов! Могла бы дома побыть! Праздники на носу, какие теперь дела! Люди стараются проводить время со своими семьями! Одна ты мечешься…
– Я стараюсь! – заверила ее дочь. – Никогда еще так не старалась… К вечеру точно вернусь, не беспокойся.
Это обещание она дала с тяжелым сердцем. Больше всего ей хотелось насовсем вернуться в свою мастерскую. Александра считала про себя дни, оставшиеся до обследования, которому после Нового года должен был подвергнуться отец. «Сегодня двадцать седьмое… Второго января он ложится в больницу. Неделя…» Художнице казалось, что ее присутствие не слишком заметно в доме, и все же она не могла обманываться: мать поглядывала в ее сторону с радостью и надеждой. «Я ничего для них не делаю, просто существую как-то с краю, а они уже и этому рады…»
