Она взглянула в окошко. Мужчины, заставившего ее насторожиться, там больше не было видно. Александра прошла в вагон и села, благо места были. Она не выспалась и вскоре, уронив подбородок на грудь, задремала. Изредка приоткрывала глаза, если поезд сильно трясло на стрелке или вошедший в вагон торговец начинал особенно громко расхваливать свой товар, но тут же снова проваливалась в теплую блаженную тьму.
Лицо, внезапно возникшее перед женщиной в темноте, было ей уже знакомо. Она немедленно узнала эти черные глаза, запавшие в орбиты и обведенные синеватыми тенями, крупный орлиный нос, седеющие черные волосы, остриженные в кружок. Капюшон черного плаща был откинут на широкие плечи. Устрашающую маску с птичьим клювом и окулярами мужчина снял. Поискав взглядом, Александра обнаружила и ее, и трость с железным наконечником, и мешок с инструментами на резном ларе в углу комнаты, куда перенеслась во сне. Это была другая комната, похожая и не похожая на ту, где Александра побывала в прежнем сне. Такие же стены из серого песчаника, но тут они были покрыты коврами и гобеленами со сценами из жизни древних богов. Такой же огромный очаг, но в нем жарко пылал огонь и трещали дрова, охваченные пламенем. В трубе гудел жар. Врач протягивал озябшие руки к пламени, его бледное лицо чуть розовело. Это была спальня больного, как с содроганием убедилась Александра, успевшая понять, что путешествие во сне вновь привело ее в зачумленный Неаполь середины четырнадцатого века, времен «черной смерти». Страшное время, полное отчаяния и беспомощности, когда голод, неурожаи, изменение климата и постоянные внутренние и внешние войны усугубились самым страшным и загадочным несчастьем – пришествием и молниеносным распространением чумы. Загадочным оно, впрочем, было лишь на взгляд людей, не видевших прямой связи между грязью, изобилием грызунов и скученностью населения в городах. Художнице вспомнилась старинная гравюра хотя и несколько позднего времени: участники процессии, несущие гроб умершего от чумы на кладбище, падают на землю, пораженные чумой, и среди умирающих стоит расколовшийся гроб. «Этот врач все же добрался до пациента живым, пройдя по зловонным улицам, где все пропитано заразой. Уже немало… Но вернется ли он обратно? Не болен ли он сам? Вид у него не блестящий…»
Огромная кровать с резными столбами по углам, увенчанная массивным карнизом, из-под которого тяжело спадали штофные занавески, подхваченные шелковыми витыми шнурами, свидетельствовала о том, что спальня принадлежит человеку богатому. Об этом же говорило тонкое постельное белье, обшитое кружевами, ковры на полу, гобелены на стенах.
Пациент, как отметила Александра, был меньше похож на больного, чем посетивший его врач. Полнокровный, краснолицый, рыжий мужчина, утопая в подушках, полусидя, мелкими глотками пил из кубка. Опустошив кубок, он протянул его слуге, такому же коренастому здоровяку, как он сам. Тот немедленно подлил вина из припасенного кувшина.
– Твое здоровье, – обратился пациент к врачу. Его голос, хриплый и густой, звучал вполне жизнерадостно. – Выпей и ты, подогретое вино с пряностями пойдет тебе на пользу! Только им спасаюсь!
– Спасаешься от одной опасности, приближаешься к другой, – нравоучительно, но без особенного пафоса ответил врач, потирая руки и вновь обращая ладони к огню. – Ты слишком много пьешь и опять был с женщиной.
– С двумя, друг мой, с двумя! – пациент рассмеялся, обнажив кривые порченые зубы, черные у корней. Клыков у него недоставало. – И старшей не было пятнадцати! Клянусь тебе, это были премилые девчонки!
– Тем хуже, – оборвал его врач, скривив бледные губы. – Быть может, они обе уже мертвы и за ними через пару дней последуешь и ты. Неужели ты не знаешь, что продажные девки разносят чуму на подолах быстрее ветра?!
– Чуму разносите вы, доктора, – проворчал пациент, видимо, неприятно задетый словами друга. – Все говорят, что вы, в ваших адских личинах, и есть сама Чума! Люди боятся на вас взглянуть, когда вы идете по улицам, гремя своими тростями, как прокаженные колокольчиками!
– Люди?! – доктор рассмеялся, коротко и невесело. – Давно же ты не был на улице, если думаешь, что я встречаю там людей! Все, кто не уехал, – умер, кто не умер – спрятался, как ты. Вчера я зашел в церковь. Священник поднял Святые Дары и упал замертво.
– Ты зашел в церковь? – пациент залпом осушил кубок и вновь протянул его подоспевшему слуге. – Стало быть, правду говорят, что тебя там стали видеть! Конец света и впрямь близок! Хотя, занимайся я твоим ремеслом, я бы ходил на все мессы подряд и молил Пресвятую Деву, чтобы она уберегла меня от смерти!
– Твое ремесло ничем моего не чище и не лучше, – возразил врач. – Ты торгуешь, я врачую. Ты тайком ссужаешь под заклад, я выписываю рецепты для аптекаря. Тебя боятся и ненавидят те, кто нуждается в твоих услугах. Меня также…
Больной, которого позабавило такое сопоставление, хохотнул. Но врач продолжал серьезно, почти сурово:
– Скажи, слушаешься ли ты моих предписаний? Я запрещал тебе есть водоплавающую птицу – она средоточие миазмов! Велел питаться бульонами, есть рыбу, заправлять все пряностями, ты богат и можешь позволить себе это.
– Так я и поступаю!
– Не спи допоздна! Не водись с девками!
– Ты говоришь, как поп, – скривился пациент. – А между тем я послушен, как агнец! И даже велел спрятать все мои новые ботинки с загнутыми носами, раз уж именно они так рассердили господина нашего Христа, что он наслал чуму!
– Что за чушь?
– Разве ты не слышал? – пациент рассмеялся, но уже не так жизнерадостно. – Говорят, это так, но говорят еще и не такое.
– Меньше слушай россказни. – Голос доктора звучал сухо, он методично перечислял: – Не подпускай к себе старых приятелей, собутыльников, девок, не выходи на улицу, вели окуривать дом ладаном, носи на шее мешочек с мышьяком и серебряный шарик с «жидким серебром»
[7]
… И сожги свои башмаки, если думаешь, что Христу это доставит удовольствие. Я не возражаю.
– Поди, Пьетро, – внезапно обратился пациент к слуге, почтительно слушавшему врача, – принеси из подвала мессинского вина, это местное дерет мне горло. Должен был оставаться еще небольшой бочонок.
А когда слуга ушел, громким шепотом подозвал гостя, все еще стоявшего у камина:
– Мне передали еще кое-что… Что не зря ты зачастил ходить по церквям, где тебя прежде и по большим праздникам не видели! Ни в Рождество, ни на Пасху, ни в Святую Троицу!
– И что же тебе сказали? – Черные круглые глаза врача, похожие на невидящие днем глаза ночной птицы, были неотрывно обращены к огню.
– Говорят, что ты причащаешься, заходя в одну церковь за другой, в те, которые еще открыты. В каждой тебе кладут в рот гостию, но ты не разжевываешь ее, а тут же выносишь за порог и сплевываешь в платок.
– Зачем же я это проделываю?
– Друг мой, я не решаюсь повторить то, что услышал.
В очаге громко треснуло огромное разгоревшееся полено, но громкий звук заставил вздрогнуть одну Александру, невидимо наблюдавшую сцену. Мужчины остались неподвижны. Врач смотрел на огонь, по его бледному, слегка озаренному пламенем лицу пробегали едва заметные судороги, похожие на круги, расходящиеся по воде. Пациент замер, выпрямившись и сев на постели; его круглое румяное лицо приняло крайне серьезное выражение.
