Рокоссовский между делом вспоминает:
— Что там у тебя этот одноглазый?
И Черняховский с некоторым садистским
злорадством докладывает, что чуть и второй глаз не выбили, так и так, товарищ
командующий фронтом, пустили посмотреть на передовую, и… того… угодил под
обстрел и немецкую контратаку.
— Н-ну? Я т-тебе что!!!..
Никак нет, все благополучно и даже отлично. И
Черняховский блестяще аттестует Даяна, и получается по докладу такая картина, в
общем соответствующая реальности, что данный английский офицер личным участием,
собственноручным огнем из пулемета удержал важный участок плацдарма, уничтожив
при этом до роты живой силы противника и проявив личное мужество, героизм и
высокую боевую выучку. Чем лично способствовал успешному развитию наступления,
завершившегося освобождением столицы Советской Украины города Киев к назначенному
сроку. И укладывается описание совершенного подвига абсолютно точно в статут о
Герое Советского Союза. Стратегически важный участок, спас положение,
предотвратил вражеский прорыв нашей обороны, сам стрелял, уничтожил, удержал,
плацдарм, наступление, победа. Привет. Положено давать.
Рокоссовский плюет, он всегда знал, что от
этих евреев и англичан одна головная боль, никаких наградных листов с разгону
не подписывает, а в докладе Жукову упоминает: с союзником тут небольшая
заковыка.
— Что такое.
Да как-то ненароком, недосмотрели, на Героя
наработал.
— Твою мать. Я предупреждал.
Личное мужество. Плацдарм. Совершил.
Настрелял. Так чего?..
Но таких указаний, чтоб английским
наблюдателям Героя давать, не предусматривалось. А Хозяин никакой
непредусмотренной информации не любит. Хотя в принципе наградить союзника будет
уместно, правильно.
И Жуков с медлительностью скалы роняет:
— Значит, так. Дай ему своей властью Знамя.
Хватит.
То есть Героя дает Верховное
Главнокомандование и подписывает Президиум Верховного Совета, Москва, а Боевое
Красное Знамя командующий фронтом вправе дать на своем уровне, и дело с концом.
И гордый Даян щелкает каблуками и летит в
Москву хвастаться перед коллегами.
Вот так командующий Армией обороны Израиля
Моше Даян стал кавалером ордена Боевого Красного Знамени.
Легенда о заблудшем патриоте
1. Драп
Как жили! Братцы мои, как же мы хорошо жили!
Водочки выпьешь, колбаской с батончиком белым закусишь, сигаретку закуришь… и
никаких беспокойств о будущем, потому что партия по телевизору все уже решила:
стабильность.
Да — одобряли. А чего надо — осуждали. А кого
надо вовремя расстреляли бы — так и до сих пор были бы великой державой.
Драпануть бы, так ведь не пускают уже никуда.
Не впускают, в смысле. Не то, что раньше: везде объятия раскрывали жертвам
Софьи Власьевны…
Вспомнишь — так это даже удивительно, на какие
изобретения отваживался наш советский человеческий гений, чтобы незаконно
пересечь священную границу и удрать в классово чуждый мир капитала. Когда
военные летчики дули в Японию и Турцию на МИГах — ну, истребитель на то и
создан, чтобы в воздухе никто и ничто не могло ему помешать. Но вот когда два
бюргерских семейства из Восточной Германии самосильно мастерят в сарае
воздушный шар и, спев: «Была бы только ночка потемней!..» влезают в корзину и с
попутным ветром отбывают на Запад! — так ведь они еще и любимую собачку
прихватили, обвязав ей морду понадежнее, чтоб лай из мглы небесной не нарушил
мирную службу пограничников. Тьфу на Жюль-Верна и его художественное
предвидение!..
Это что же, спрашивается, нужно было изделать
над щирым украинским селянином, чтобы в противоположном конце света, в Корее,
под взглядами родной тургруппы и автоматами бдительных северно-корейских
пограничников — помчаться противоприцельными зигзагами в объятия реакционного
южнокорейского режима. Чесали через Балтику в тумане на скоростном катере —
ладно, солдатик одурел два года глазеть на экран радиолокатора, он захмелился
удачно и курит в мечтах о дембеле, да и все равно догонять тот катер нечем, а с
вертолета сквозь такую муть не видно ни черта: да и пока тот вертолет
взлетит!.. Но вот из Новороссийска один мореплаватель отбыл удачно в Стамбул на
надувном матрасе, подгоняемый бора: рассчитал курс, скорость, время, снизу
подвязал второй матрас и пакет с водкой и шоколадом, а если и засекут с воздуха
— ах, спасибо спасителям, унесло в море, мол. А еще парнишечка один, гадюка
подколодная, тот просто уполз из Карелии в Финляндию через дренажную трубу:
солидолом для тепла и скольжения обмазался, одежду в резиновом мешке к ноге
привязал, ножовку в зубы — и вперед, решетку стальную выпиливать, пока наряд
обратно не прошел. Господи, да что понимал в побегах тот граф Монте, понимаете,
Кристо в своей расхлябанной либерализмом Франции!.. К парнишечке потом —
репортеры тучей: ах, какие политические гонения заставили вас бежать от
тоталитарного режима таким опасным путем? Да не столько опасным, сколько узким,
говорит, и мокро было: никаких гонений, но просто я ужасно мечтал пойти вокруг
света на яхте, а кто пустит?.. Те так и сели.
Вообще тема эта была неисчерпаемая, щекочущая
крамольным злорадством — заграницу-то видели в трех видах: в подзорную трубу, в
гробу и по телевизору; так дай хоть посудачить о тех, кто показал закону
большой фиг. Хотя закон был простой и здравый: сбежать захотел? — вот тебе семь
лет каторги, и трудись во благо, учись ценить ту свободу, что имел хотя бы
внутри границ.
Главное зло была, конечно, авиация: летает,
дрянь такая, и не всегда туда, куда надо. Вскоре после войны у нас для блага
народа воздушные такси придумали, самолетики Як-12, так они на Кавказе так
поперли по ущельям за бугор, а подобной услуги гражданам власти отнюдь в виду
не имели, что скорей предпочли пересадить граждан обратно на ишаков. Как раз
тогда руководил ДОСААФом товарищ Ворошилов, и он, полный закоренелой ненависти
старого конника к авиации, прижал все аэроклубы к ногтю, оставив со скрипом
лишь планеристов и парашютистов: без мотора, значит, недалеко учапаешь, контра.
