Когда Дмитрий предлагал Алексу принять участие в операции по
спасению его семьи, он по большей части смотрел в пол, опасаясь поднять глаза,
потому что знал, что увидит во взгляде Алекса: бешеную радость. Один только раз
уловил Дмитрий этот счастливый блеск его глаз – и больше не хотел его
наблюдать.
Алекс, человек тактичный, быстро понял, в чем дело, и вел
дальнейший разговор, тоже опустив глаза.
Их план, совершенно гениальный по наглости, удался, несмотря
на все опасения Дмитрия, с блеском. И никаких подозрений, во всяком случае,
внешних, не вызвал.
Алекс был последователен и осторожен. Он прекрасно понимал,
что враги Дмитрия будут следить за судьбой его семьи. Поэтому его слова о
скорейшем венчании с Татьяной отнюдь не были только словами, предназначенными
для убеждения Лидии Николаевны. Алекс немедленно увез Таню и Риту из Парижа в
Ниццу, где у его отца был дом и где жили родственники Ле Буа, и уже там
официально объявил о скорейшей свадьбе. Отец и мать Алекса, не знавшие об
истинной подоплеке событий, пребывали в состоянии, близком к коматозному. Они
не утратили надежды устроить брак сына с одной из лучших невест своего круга,
старательно посещали самые фешенебельные брачные конторы, присматривались к
девушкам, знакомились с их родителями, – и вот все их пышные матримониальные
планы в одночасье рухнули!
Алекс, впрочем, так и не вернулся в дом близ площади Мадлен,
а тоже находился в Ницце. Сейчас Татьяна посещала католическую церковь и
готовилась к таинству нового крещения. Вслед за свершением обряда они
собирались немедленно венчаться. Было также решено, что и Рите лучше принять
католическую веру: все-таки члены семьи должны исповедовать одну религию.
Татьяне ничего другого не оставалось – только соглашаться.
Иначе за ее жизнь и за жизнь дочери нельзя было бы дать и ломаного гроша.
Но Дмитрий не мог забыть первого разговора с ней, когда он
ворвался в дом среди ночи, торопливым шепотом объявил, что все в их судьбе
отныне становится с ног на голову, – а потом, даже не дав ей времени собраться
с мыслями, устроил грандиозный скандал, который, конечно, надолго останется в
памяти обитателей их бывшего дома на авеню Трюдан…
После мгновенного шока и нескольких бессвязных протестующих
слов Татьяна взяла себя в руки и подыгрывала ему и Алексу виртуозно и
правдоподобно. Настолько виртуозно и правдоподобно, что Дмитрий был потрясен. А
в глубине души даже оскорблен.
Дмитрий знал, что жена любит его беззаветно, пойдет ради
него в огонь и в воду, но он-то предлагал ей нечто более сложное, опасное и даже
позорное. Даже не предлагал – диктовал. Навязывал! А главное, совершенно ясно
отдавал себе отчет в том, что обрекает ее связать жизнь с другим мужчиной.
Толкает ее на откровенную измену, самое циничное в которой – то, что она
благословлена мужем, причем любимым и любящим мужем. О да, конечно, делается
это во имя спасения жизни ее и Риты, о да, конечно, Дмитрий сам виноват в том,
что поставил семью под удар, да, конечно, именно он пострадает больше всех:
даже если умудрится обвести вокруг пальца своих «товарищей по оружию», он будет
вынужден скрываться и обречет себя на одиночество (кстати, Алекс немедленно
предложил ему место, где он сможет скрыться и отсидеться столько, сколько
понадобится), да, конечно… Все эти «да, конечно» и Дмитрий, и Татьяна могли
перечислять до бесконечности, но оба прекрасно понимали, что их совместной
жизни пришел конец. Дмитрий, заботясь о спасении семьи, не мог не чувствовать:
когда пройдет первый шок и первый приступ тоски по прошлому, Татьяна непременно
почувствует облегчение. Теперь она окажется рядом с мужчиной, который мечтал о
ней тринадцать лет, который любит ее безоглядно, который будет ее на руках
носить до конца жизни… и это будет спокойная, счастливая, обеспеченная жизнь.
Может быть, в ней не найдется места тем безумствам страсти, тому блаженному
трепету, которые она испытывала рядом с Дмитрием, в объятиях Дмитрия, но… но,
положа руку на сердце, так ли уж нужны безумства страсти и трепет
тридцатисемилетней женщине, которая безумно устала от того, что безумствам сопутствовало:
бытовой неустроенности, шаткости своего социального положения, неуверенности в
завтрашнем дне, а главное, неуверенности в любви человека, ради которого она
(да будем же смотреть правде в глаза!) испортила себе жизнь…
Конечно – о да, конечно! – сердце ее будет болеть по
прошлому, но это та боль, от которой не умирают.
А он сам, Дмитрий?
Как-то так складывалась жизнь, что он всегда поступал под
влиянием чувств, а не разума. Вроде бы и можно было назвать его человеком
умным, но разумным – едва ли. Он всегда был игрок, что его и губило. Стоило
вспомнить молодость, чтобы ужаснуться, сколько он всего напорол в своей жизни.
И как все цеплялось одно за другое! Случайный карточный проигрыш, ставший
катастрофой для его кармана (таких денег у Дмитрия отродясь не было и быть не
могло, они казались баснословными даже его отцу, петербургскому юристу, и
матери, помещице), поставил Аксакова в зависимость от людей, которые его
проигрыш заплатили. Людей, принадлежавших к партии большевиков и находившихся
на нелегальном положении, и Дмитрий принужден был помогать им. Он сбежал из
столицы в Энск, попытался выйти в отставку, лишь бы разорвать все прежние
связи, но судьба подставила ему ножку снова, причем именно там, где он уже
спотыкался: за карточным столом. Желая во что бы то ни стало поправить свои
денежные дела, он начал брать уроки у знаменитого энского шулера. Учитель был
хорош, да и Дмитрий оказался способным учеником, да вот беда – снова его
махинации стали известны большевикам! И теперь Дмитрию сбежать не удалось: его
шантажировали, его заставили жениться на Саше Русановой, потому что ее деньги
понадобились «Ильичу и Кº». Ускользнуть от исполнения своих обязательств
«помогла» война. И надо же так случиться, что спустя двадцать лет он снова
сделал ставку в некоей игре под названием «жизнь», но поставил на сей раз не
деньги (небось только потому их не поставил, что не было, ну не было у него
денег!), а судьбы – свою и своих близких. И проиграл… Проиграл, несмотря на то,
что вроде бы спас и Таню, и Риту, и, может быть, каким-нибудь чудом спасется и
сам. Пути к возвращению в Россию он себе отрубил. Отныне он будет обречен на
одинокое прозябание даже не в Париже, а в глуши, в Бургундии, в деревне. Кто
знает, надолго ли хватит его жажды жить? Может быть, старый револьвер Витьки
Вельяминова еще пригодится?
Может быть. Во всяком случае, револьвер у него всегда в
кармане.
Но сейчас Дмитрием владело одно желание: самому
распорядиться своей жизнью, и если голове его предназначено принять пулю, то
эту пулю пошлет себе в висок он сам. Он сам, а не какой-то там наемный убийца,
который отправит его вслед за Вернером туда, откуда не возвращаются…
– Время, Дмитрий Дмитриевич! – возбужденно выкрикнул
Шадькович. – Время! Пора!
