– Тетя Саша, – твердил Монахин, смешно, по-детски простирая
к ней руки, – бросайте лом, бегите, я вас не выдам. Вы же страшное затеяли! Вы
что, не понимаете? Нас же не остановить, это ж все равно что с пистолетом
против танка!
– Что вы делаете? – бормотала Александра, словно не слыша
его. – Что вы делаете?!
– Это жизнь, – тихо, словно по секрету, словно для нее одной
пояснил Колька Монахин. – Такая жизнь, понимаете? Цепляешься за подножку и
висишь. Разжал руки – упал – тебя переехало. Все, капец!
Александра вдруг вспомнила, что Монахин – в прошлом
беспризорник: неведомо как прибрел в Энск из какой-то вымершей от голода
приволжской деревни, поселился у тетки, у нее и до сих пор живет. Наверное, он
хорошо знал, что бывает с теми, кто не удерживается на подножках.
– Да бегите же, тетя Саша! – вдруг вскрикнул он горько,
отчаянно. – Бегите, я ничего не могу…
– Не могу и я, Коленька, – пожаловалась Александра. – Ну не
могу я уйти, понимаешь?! Не могу я его бросить!
Глаза у Кольки стали испуганные.
«Он подумал, я с ума сошла», – поняла Александра и хотела
его разубедить, но тут же ей стало не до Кольки, потому что откуда ни возьмись
перед ней возникла Оля.
– Мама!
Замерла, прижав руки к горлу:
– Мамочка, брось, пойдем со мной!
И вдруг сморщилась, замахала отчаянно, закричала:
– Нет, нет, не надо, не трогайте!
Александра не поняла, что значат слова дочери, а потом стало
поздно: на нее навалились сзади, схватили за плечи, выкрутили руки так, что лом
вывалился сам собой.
Набежал Пашка, схватил его торжествующе:
– Ага! Вот я покажу тебе, как из рук-то рвать!
Занес лом грозно над Александрой.
«Если он меня ударит, то убьет», – подумала она. Без страха
подумала, с нетерпеливым ожиданием.
Но Пашку опередил кто-то другой. Александра получила удар по
затылку и, лишившись чувств, мягко соскользнула по кресту на могилу Игоря
Вознесенского.
* * *
– Какая жалость, что Инна не выносит запаха сигар, – донесся
до Дмитрия голос Полуэктова. – Я чертовски озяб.
– Ничего, ничего, – успокоил Гаврилов. – Я недолго.
В воздухе повеяло несказанным ароматом, и Дмитрий слабо
вздохнул.
Прошлая жизнь! Давным-давно! Сон, развеявшийся сон!
Впрочем, приступ ностальгии, вызванной сухим запахом хорошей
«гаваны», мгновенно прошел: понадобилось собрать все силы, чтобы не чихнуть.
Хорош был бы куст азалии или пень…
Вот именно, пень!
– Цветков задерживается, – сказал Гаврилов. – Я боюсь
осложнений. Уверен, что Вернер оказался не так прост и преподнес ему парочку
сюрпризов. За эти годы он научился виртуозно уходить от слежки!
– А я думал, Доктор пользуется его полным доверием, –
удивился Гаврилов. – И вполне контролирует его передвижения.
– Хотелось бы… – неопределенно пробормотал Полуэктов.
– Вы вполне верите Доктору? – насторожился Гаврилов.
– Его рекомендовал нам Фермер. А Фермерша в нем души не
чаяла. И пока он нам был и остается более чем полезен. В деле с Миллером все
трое показали себя с самой хорошей стороны. Жаль, конечно, что Фермершу мы
потеряли… Даже удивительно, что Доктору удалось вывернуться. И тут нам повезло.
Все-таки в том, что он как был, так и остался незначительной фигурой, есть свои
преимущества. О его связях со Скоблиным никто не узнал. Ну а сейчас он вполне
успешно разрабатывает Вернера, не забывая о Хромом.
У Дмитрия вдруг заломило ногу, да так, что он больше не мог
сидеть на корточках. Нужно было разогнуть ее, распрямить, дать ей отдых,
немедленно, прямо сейчас, потому что боль вдруг начала так нарастать, что он в
любой миг мог лишиться сознания.
Но снова раздался голос Гаврилова, и Дмитрий позабыл обо
всем на свете.
– Хм, Хромой… – со странной интонацией пробормотал тот. –
Скользкий он, ненадежный, непредсказуемый. Я, честно говоря, даже не ожидал,
что он послушается Бланки. Однако Инна уверяла, что люди такого типа живут,
подчиняясь не столько логике и уму, сколько воображению, на них наилучшим
образом действуют именно les méthodes extraordinaires, необычные методы.
Строго говоря, привлечь Бланку была ее идея. Похоже, она не ошиблась.
– А Бланка по-прежнему действует вслепую? – подал голос
Грабов. Голос у него был под стать внешности: безликий, невыразительный,
глухой.
– Не совсем, – ухмыльнулся Гаврилов. – Я открыл ей карты,
прошу простить за плеоназм, и она продала зятя с потрохами! Разумеется, из
лучших побуждений: уверена, что теперь он работает на меня. Так оно и есть в
какой-то степени. Разумеется, Бланка не знает, какая участь его ждет.
– Думаете, ей на него не наплевать? – ответно ухмыльнулся и
Полуэктов.
– Ну, на него – очень возможно, что и наплевать, однако на
свою дочь и внучку ей определенно нет.
– А кстати, о них. Как вы думаете, товарищи, если мы их
возьмем, Хромой не станет более покладистым?
– А что, в нем есть какие-то сомнения? – насторожился
Гаврилов. – Даже при малейшем намеке надо менять тактику и…
– Нет, нет, – успокоительно сказал Грабов, – Ренату он Цветкову
выдал без всяких колебаний.
– А раскусить ее он не мог?
– Исключено! – засмеялся Грабов. – Ренате место на сцене
Малого театра, как говорит Цветков, ей невозможно не верить. Он поверил!
