А может быть, он зря паникует? Может быть, и делать-то
ничего не нужно? Был ли, вообще говоря, заговор? Может быть, и заговора-то
никакого не было… С чего он решил, что целью Сергея и всех прочих было что-то
еще, кроме обычной проверки довольно шаткого и подозрительного эмигранта,
которому и помочь хочется, и в то же время следует опасаться его шаткости и
непредсказуемости? Ну да, на всю ситуацию можно поглядеть с двух точек зрения.
С одной стороны, Дмитрию Аксакову, испуганному, ничего не понимающему, они
кажутся врагами, с помощью некоей злой силы явившимися из прошлой жизни, чтобы
уничтожить его. С другой стороны, они, люди красной масти, верно служили
большевикам в ту пору, когда на карте мира была обозначена не Рэсэфэсээрия, а
Российская империя. Вот и сейчас они служат интересам своей партии и своей
России. Беда в том, что их Россия не имеет ничего общего с Россией Дмитрия
Аксакова… Но так ли это? Не пора ли ему бросить искать различия, а попытаться
найти сходство? Черт, черт, да ведь всего лишь каких-то три дня назад, идя из
«Общества возвращения», он старательно гнал от себя мысли о голоде в России, о
творящихся там беззакониях, о репрессиях, он с молитвенным выражением читал,
почти наизусть зубрил «Правду»…
И что снова изменилось? Почему он откатился на прежние, так
сказать, рубежи? Из-за проявленного к нему грубого недоверия? Но разве он
заслужил доверие?
«Надо понять, чего ты сам хочешь, – устало сказал себе
Дмитрий. – Вот это и будет твой el momento de la verdad. И если ты ступил на
какой-то путь, надо идти по нему, не сворачивая и не глядя по сторонам. Только
вперед и вперед! Конечно, ты будешь некоторым образом напоминать зашоренную
лошадь, но…»
Он не успел додумать. Человек, сидящий у камина (скорее
всего, он – тот самый мсье Гаврилов, с которым «не скучно, а только страшно»,
как выразилась Инна), поднялся и, одернув складку на брюках, что-то сказал,
повернувшись к Полуэктову. Тот покосился на окно – Дмитрий отпрянул, но тотчас
понял, что зря, его невозможно увидеть, – и с явной неохотой пошел к выходу.
Грабов последовал за ним, заботливо придержав дверь для Гаврилова.
Спустя несколько секунд все трое вышли на крыльцо и
остановились практически рядом с Дмитрием. Бежать было некуда и некогда. Он
едва успел опуститься на корточки и прикрыть лицо полой куртки. Оставалось
надеяться, что его не разглядят… хотя невелика надежда: слишком яркий свет
лился из окон!
«Может быть, они примут меня за куст азалии или какой-нибудь
пень?» – подумал с отчаянным юмором.
Насчет пня – это он в самую точку попал…
* * *
«Вечно любимому»…
Александра сдернула варежку и приложила руку к кресту, на то
место, где едва виднелась надпись. Дерево только в первую минуту казалось
примороженным и ледяным, но быстро оттаяло и словно прильнуло к повлажневшей
ладони.
Ну да, мы живем иллюзиями, к которым не имеет никакого
отношения реальность. Когда-то, двадцать три года тому назад, Саша Русанова
испытывала совершенно такой же оглушительный, отнимающий дыхание восторг при
виде черных глаз Игоря Вознесенского, какой она испытывает теперь, прижимая
теплую ладонь к кресту на его могиле. И как тогда она думала с лихорадочной
надеждой: «А вдруг он сейчас увидит, заметит меня, разглядит наконец – и
влюбится с первого взгляда?», так и сейчас сердце щемило от безумной надежды:
«А вдруг он сейчас смотрит на меня оттуда и жалеет, что у нас все случилось
только один раз?»
– Сашенька, это вы? – шепнул кто-то за спиной, и Александра
обернулась, все с той же надеждой, поистине безумной, – и отпрянула, увидев
рядом грузную женскую фигуру.
Ну да, шепот-то был женский…
Рядом стояла Клара Черкизова, то есть, пардон, Кравченко.
Как она растолстела, как постарела! Она лет на восемь старше
Александры, значит, ей теперь уже под пятьдесят. Ненакрашенное, обрюзгшее лицо
– боже мой, с таким-то личиком играть юных девушек?!
Хоть Энск, конечно, город маленький, а вернее – большая
деревня, последний раз они виделись лет десять назад: случайно столкнулись на
Свердловке, чуть не напротив драмтеатра, – и прошли мимо, сделав вид, что не
заметили друг друга. Что и говорить, у них не было повода кидаться друг дружке
в объятия, а впрочем, и враждовать не было повода. Как были чужими всю жизнь,
так и остались, хотя одно время обменялись заветными мечтами и сговорились
помогать в главном: Саша внушает отцу, что он должен жениться на Кларе, а та
взамен устраивает ей свидание с Игорем Вознесенским.
Обе выполнили свои части договора, но счастья это никому не
принесло: заветные мечтанья так и остались неисполненными. А после того, как
Клара, со злости на Константина Анатольевича, бросилась в объятия товарища
Кравченко, у них и вовсе не стало повода ни враждовать, ни дружить. Чужие друг
другу, вот и все!
Тем более странно было Александре видеть сейчас дрожащие
губы Клары, ее полные слез глаза.
– Что вы здесь делаете? – спросили в один голос, но не
улыбнулись смешному совпадению, а в тревоге друг на дружку уставились.
Александра неловко развела руками: о чем вы, мол,
спрашиваете, если все прекрасно знаете?
Клара понимающе кивнула.
– Я тоже пришла проститься. С Яшей, – она махнула в сторону
черной мраморной плиты на могиле Грачевского, – и с ним, – мимолетно погладила
крест на могиле Вознесенского. – В последний раз ведь… Варвары, вандалы, и
земля под ними не горит, и молния в них не ударит! Ишь, орут, как будто на
праздник собрались. Радостно им!
Только сейчас Александра услышала шумные и довольно веселые
голоса, доносившиеся от кладбищенских ворот, со стороны Полевой улицы. Она так
углубилась в свои мысли, что и не видела ничего, и не слышала. А между тем там
собралась уже, кажется, изрядная толпа. Веселые песни и смех чередовались с
сердитыми женскими криками. Слышались милицейские свистки.
– Странно, что ж они не заходят? – пробормотала Александра.
– Я, когда мимо шла, слышала, будто сторож сбежал с ключами,
ну и не могут ворота открыть. Поехали будто бы к нему домой.
– Нелепость какая… Они собираются стереть с лица земли все
кладбище, а не могут сломать ворота…
