И тут Дмитрий обнаружил, что женщины очень похожи. Тот же
разрез глаз – томный, немножко голубиный, – те же яркие губы, и даже волосы у
Инны – наверное, подкрашенные, все-таки ей явно за сорок, изрядно за сорок! –
вились точно такими же крупными волнами и так же лоснились, как у Ренаты.
Разница была лишь в чертах: у Ренаты они были несколько мягче, а Инна
напоминала хищную кошку – красивую, пресыщенную, усталую, но все же опасную
(сходство усиливал наброшенный на плечи серебристый песец). И при этом Инна
чертами лица удивительнейшим образом напоминала «Неизвестную» Крамского. Вот только
платье на ней было не черное, а лиловое, которое туго обтягивало пышный торс.
На платье Дмитрий и уставился расширенными глазами. На
мгновение почудилось, будто он перенесся ровно на двадцать лет назад, в зиму
семнадцатого года, и находится сейчас не в саду какой-то медонской виллы, а в
холодной, выстуженной офицерской палате петроградского госпиталя, и
ослепительно красивая, роскошно одетая молодая дама (фиолетовое платье облегало
ее прекрасную фигуру, как перчатка!) с издевкой говорит ему: «Имени моего вы
помнить не можете, ибо мы не были знакомы. Меня зовут Инна Фламандская.
Разумеется, это псевдоним – и литературный (я поэтесса), и партийный.
Настоящего моего имени вам знать не нужно…»
– Да ну, – пробормотал Дмитрий. – Не может быть!
«Меня зовут Инна Фламандская…» «Здра-стуй-те, шер Инна?…»
– Это она! – выдохнул Дмитрий. – Она самая. А Рената ее
дочь, потому они так удивительно похожи. Ну и чудеса, ну и совпадения!
Раньше Инна работала на большевиков. Дмитрий отлично помнил,
что впервые увидел ее в энском кафе «Попугай!», где она помогала не то
большевику, не то эсеру Иванову брать его за горло. И они взяли-таки!
Однако не странно ли, что дама, имеющая, судя по всему,
высокие заслуги перед нынешней русской властью, прозябает сейчас в эмиграции?
Пардон, пардон… А кто здесь говорит о прозябании? Жизнь на
прекрасной вилле, изобильное застолье, нарядные туалеты дам, радостные улыбки,
которые Инна и Рената расточают мужчинам… О нет, какое там прозябание! Инна
держится как хозяйка. Очевидно, нарядная вилла принадлежит ей и ее дочери
Ренате. Значит, об Инне так презрительно отзывался Сергей: «Эмигрантка,
совершенно никчемная особа»? Что-то не похоже, судя по той почтительности, с
какой обращаются к ней мужчины. Полное впечатление, что мать и дочь ими
просто-напросто командуют, а те беспрекословно подчиняются. И это не та
покорность, которую вызывает в мужчинах женская красота, – это угодливость
нижестоящих перед вышестоящими… Стоит только взглянуть, как предупредительно
приподнялся с кресла неказистый француз, видимо, тот самый Роже…
Ба… знакомые все лица… да ведь Роже – флорист с улицы
Дебюсси! Теперь понятно, кому принадлежал серый «Опель». Ну что ж, оказывается,
парижские флористы живут очень даже недурно, отнюдь не бедствуют. А
магазинчик-то какой хиленький, просто смотреть жалко. Возможно, конечно, у него
не просто магазин, а прикрытие… Чего? Ну, наверное, какой-нибудь деятельности
«Общества возвращения на родину». Определенно, Инна и ее дочь – ведущие персоны
в организации, и зачем столь уничижительно врал Сергей – непонятно.
В это время Инна заговорила – все взгляды обратились к ней.
Только один человек сидел, повернув кресло к камину: видимо, никак не мог
согреться, – а Грабов, флорист и другой приезжий, высокий, несколько
расплывшийся господин с бледным лицом, так и пожирали хозяйку взглядами.
Дмитрий пригляделся к этому последнему внимательней. Человек
был одутловат, рыжеволос и имел блеклые зеленые глаза.
Стоп, господа, еще один знакомец! Да ведь это… Полуэктов.
Тот самый, которого Дмитрий на днях вспомнил в связи с одной старой историей.
Тот самый, встреча с которым была ему предсказана тещей.
Предсказана тещей…
Лидия Николаевна также напророчила, что Дмитрий встретит
человека, которому некогда причинил зло, обернувшееся для него счастьем. Ну что
ж, вид у Полуэктова более чем преуспевающий. Видимо, из Германии он умудрился
попасть во Францию и продолжает здесь работать на «товарищей», причем живет,
что видно по костюму, ни в чем себе не отказывая…
Откуда об этом могла знать теща? Поскольку она – «вторая
мадам Ленорман»? Ну нет, увидав Полуэктова в компании с флористом, Дмитрий
окончательно перестал верить в экстраординарные способности Лидии Николаевны.
Он все гадал, откуда Лидия Николаевна могла вызнать, что
зять мелькает на рю Дебюсси. А почему ей не мог сообщить об этом флорист? И
через него же связь с Лидией Николаевной установил Полуэктов, и они вместе
разыграли некую мизансцену, необходимую для того, чтобы недоверчивый зять Лидии
Николаевны поверил ей и кинулся прямиком на рю Дебюсси, в «Общество возвращения
на родину»…
Нет, ерунда, она вряд ли могла быть знакома с флористом
Роже. Тут действовал еще кто-то, кто-то другой диктовал Лидии Николаевне, что
делать, как говорить с Дмитрием, как убедить его, закоренелого скептика и
реалиста, чтобы поверил в безусловное чудо…
Кто ею руководил? Шадькович? Господи, неужели и Кирилл
Андреевич замешан в интригу? Да нет, Шадькович слабоват, он может быть
идеальным исполнителем, но не руководителем. А кто же здесь, среди этих советизанов,
с позволения сказать, le chef? У кого в руках все нити заговора, жертвой
которого может стать Дмитрий? У отсутствующего Сергея? Или у того грузного
господина, который так и сидит, задумчиво склонив голову, в кресле у камина,
словно не может оттуда подняться.
Может быть, вздремнул? Надо непременно заглянуть в его лицо!
«Что делать? – сам себя спросил Дмитрий. – Что мне делать?»
